Амундсен

Заметки, в конце концов отправленные телеграфом из Нома, принадлежали перу журналиста Рамма и были подписаны двумя руководителями — Амундсеном и Элсуортом. Нобиле незамедлительно опротестовал отсутствие своего имени. Экспедиционная администрация лихорадочно пыталась из Осло замять конфликт. Но у Начальника в итоге только крепнет убежденность, что Общество воздухоплавания идет на поводу у итальянцев. «Мы в ту пору чертовски устали от всего этого и оставили Томмессена и его банду без внимания», — гласит его позднейший комментарий насчет вечных апелляций «ответственных» лиц к здравомыслию.

Чтобы сохранить за собой руководящую позицию и соблюсти национальные интересы, Нобиле организует собственное журналистское обеспечение для публикации итальянской версии. Из-за очевидного раскола недели в Номе мучительны для всех. К концу пребывания Рисер-Ларсен телеграфирует Том-мессену: «Радость по поводу успешного исхода экспедиции напрочь для всех отравлена, каждый мечтает только об одном — убраться домой и, по возможности, забыть обо всем. Увы, напоследок у А. останется горькая память».

Наконец приходит долгожданный пароход «Виктория», и 16 июня экспедиция отплывает на юг. Полярник без сожаления прощается с городком, который на протяжении всей его карьеры был столь важным географическим пунктом.

В книге, за которую вскоре возьмется, полярник ожесточенно сведет счеты с Номом, городком, где он, знаменитый на весь мир первооткрыватель, оказался в тени южанинаподчиненного. Амундсен прибегнет к способу, которым позднее так изощренно воспользуется в своих мемуарах. Он просто вычеркнет Ном из истории. Даже имя городка не заслуживает упоминания; он стал для «сказочной страны Аляски» позорным пятном и населен «теперь современным мелочным, жадным индивидом».

Чтобы объяснить моральный упадок обитателей безымянного поселка, полярник привлекает на помощь психиатрию и излагает анализ человека в зимней изоляции: «Мы ведь по собственному опыту знаем, как дурно отрезанность от мира сказывается на здравом, трезвом мышлении. Уже год такой жизни заметен на индивиде. А что же происходит с людским множеством, годами отрезанным от мира? Люди сами о том не подозревают, но их мозг съеживается до минимума, и вполне можно себе представить, каков будет результат, когда эти умственно больные принимаются оценивать людей и обстоятельства тем жалким клочком мозгов, какой у них еще сохранился, и свято верят, что с головой у них все в порядке». Полярник завершает свой анализ заявлением, что «немалое число индивидов Аляска год за годом набирает в Штатах из сумасшедших домов».

Вскоре после возвращения в Норвегию Руал Амундсен получит письмо с номским штемпелем, которое тоже проливает свет на отношение к местным жителям. Но под другим углом и с позиций другого человека. Написал его торговец Чарльз Карпендейл, отец Камиллы. Повод — неожиданная отправка обеих «эскимосских девочек» домой, состоявшаяся полтора года назад.

Под руководством Густава Амундсена Какониту и Камиллу отправили за океан, одних, на норвежском пароходе. Для Камиллы Карпендейл возвращение не представляло особых проблем, поскольку она могла вернуться в семью. Но как насчет маленькой Какониты Амундсен?

Что касается дальнейшей жизни приемной дочери, «Дедушка» не предпринял ровным счетом ничего. Для начала Каконита очутилась на Восточном мысу у Карпендейлов, которые отнюдь не горели желанием кормить лишний рот. Но как торговцу быть дальше? Отослать ее к кровному отцу? «У Какота нет дома, он самый настоящий шатун, и другие аборигены именно таким его и считают», — пишет Карпендейл о человеке, некогда подарившем Руалу Амундсену свою дочь.

После необычайно суровой зимы на побережье Сибири семья Карпендейл решила распрощаться с коренным населением и отправиться в более цивилизованные края. «Оставь мы Ниту там, ее сердечко было бы разбито; она боялась Какота, не могла или не хотела говорить с ним, и в таких обстоятельствах, как тамошние, я бы даже собаку не оставил, а уж лучше этой девочки я никого не видал, ее нельзя не любить, и все, кто с ней встречался, искренне ее любят: что же с нею теперь будет?»

Отец семейства напоминает полярнику об ответственности за ребенка и заканчивает письмо ссылкой на номские обстоятельства: «Люди говорят, ты изменился; но мне приятнее вспоминать того Амундсена, какой знаком мне по мысу Восточному, и я никогда не поверю — пока ты сам не напишешь, — что, научив малышку Ниту вести себя за столом как белые люди и проч., ты вправду хотел, чтобы я отослал ее обратно…»

Каков бы ни был ответ полярника на это письмо, дело кончилось тем, что маленькая барышня Амундсен переехала с семейством Карпендейл в Сиэтл, где впоследствии вышла замуж и обзавелась детьми. Если Каконита представляла собой эксперимент, то сей факт трудно истолковать в пользу приемного отца.

На борту «Виктории» участников экспедиции фотографируют, всех вместе и группами, но норвежский и итальянский руководители за десять — двенадцать дней плавания не говорят друг другу ни слова. В Сиэтле наконец-то ждет торжественная встреча, с лодками на воде, людскими толпами на набережной и самолетами в воздухе — все это в честь героической команды дирижабля. Но в шуме ликования происходит весьма крупная катастрофа.

Полковник Нобиле и двое его сотрудников появляются у сходней в «блестящей военной форме», что в свою очередь приводит к огромнейшей обиде: маленькая девочка с цветами, стоящая на набережной, не замечает полярника из полярников, одетого, как простой рабочий, и от имени города вручает букет случайному офицеру с забавной собачкой у ног.

И в книге об экспедиции, и позднее в своих воспоминаниях Руал Амундсен резко нападает на мундиры итальянцев: «Это был самый настоящий обман». Прежде всего потому, что Нобиле взял на борт лишний вес, тогда как норвежцам пришлось лететь на север в недостаточно теплой одежде. Этот аргумент был опровергнут десятилетия спустя, когда Нобиле рассказал, что итальянцы на протяжении всего полета носили мундиры под комбинезонами. Для тех членов экипажа, что отправились пароходом в южные широты, это была не новость.

«Все это еще увеличило наше раздражение, а я так даже внутренне вскипел по поводу пошлости, с которой он теперь выставлял себя напоказ, составляя такой разительный контраст с остальными товарищами по экспедиции». На самом же деле трое итальянцев в мундирах точно повторили сюрприз трех лейтенантов, которые вот так же появились в мундирах после прошлогодней экспедиции. Более того, они имели полное право должным образом представить свое отечество, ведь и лейтенанты тоже хотели продемонстрировать свою принадлежность к норвежскому военному флоту. Фактически итальянская сторона изначально считала экспедицию отнюдь не гражданским предприятием; согласно договору с министром авиации, г-ном Муссолини, Италия предоставляла в распоряжение экспедиции одного офицера для пилотирования дирижабля, и всех итальянских участников надлежало «рассматривать как людей, находящихся на службе у правительства Италии».

Несложно сделать вывод, что презрение Руала Амундсена к военным мундирам всегда было и оставалось национально окрашенным. Начальник четко отличал лейтенантов и солдат родной страны от любой другой, в конечном счете враждебной, армии.

Во время сиэтлских празднеств полярник скрепя сердце все же пытается наладить контакт с полковником. Не делая уступок, но — как утверждает Нобиле — стараясь переложить вину за разногласия на Элсуорта. Хотя даже вмешательство американца уже не предотвратило бы разрыв.

Когда все это успело отойти в далекое прошлое, Умбер-то Нобиле по случаю пятидесятилетия достопамятного перелета осторожно резюмирует дальнейшие события: «Норвежцы и итальянцы уехали из Сиэтла порознь, и по пути следования на восток через США их чествовали соответствующие эмигрантские колонии. Наше долгое турне, превосходно организованное по распоряжению Муссолини итальянским консульством в Вашингтоне и различными другими консульствами, вылилось в вереницу весьма шумных мероприятий. Муссолини воспользовался этим как возможностью для ведения политической пропаганды среди 40 миллионов американских итальянцев. В результате случилось неизбежное: и итальянцы, и норвежцы, говоря об успешном перелете, превозносили собственные заслуги, нередко умаляя вклад второго партнера. И мало-помалу раскол между сторонами пустил глубокие корни».