Павел Филонов: реальность и мифы

С. К. Исаков ^[980]

Филонов ^[981]

Художник Филонов — представитель одного из тех течений в русском искусстве, которые получили начало свое в предреволюционный период, когда Россия вступила в новую фазу развития капитализма — в фазу быстрого роста крупной, машинизированной по последнему слову техники промышленности и одновременно быстрого роста городов — цитаделей индустриального капитала. Этот новый, «асфальтовый», как назвал его Вернер Зомбарт ^[982], период культуры, ломая самые устои общественного строя, вызывал резкий перелом и во всех областях идеологических надстроек. «Всякому зрячему человеку, — писал Зомбарт, — бросается в глаза, что религия и нравы, государственные формы и общественная жизнь, одним словом вся внешняя и внутренняя жизнь человечества претерпевает коренной переворот».

Мало того, в недрах буржуазного общества, и западноевропейского, и русского, под давлением новых форм крупного, трестированного капитала происходила перегруппировка и дифференциация классовых сил. Буржуазия, которая ранее, в XVIII и первой половине XIX в., выступала в общем как единый класс, начинает определенно распадаться на ряд обособленных групп. Мелкой и средней буржуазии оказалось не по пути с крупной. Трест давил ремесленника, давил мелкого предпринимателя. В рядах буржуазии возникло смятение, паника, находившие себе определенное отражение и в творчестве художников, обслуживавших интересы буржуазного общества. Та часть художественного мира, которая была тесно связана с группировками, сходившими с исторической сцены, утрачивавшими былое свое значение, не усматривала никаких положительных сторон в новом жизненном распорядке, который нес с собою крупный капитал. Она видела лишь проявления гибели, краха, хаоса. Рост города, пресловутый «урбанизм» порождал у нее (группы художников) одни отрицательные реакции, выливавшиеся подчас в образы кошмарных галлюцинаций. Окружающая действительность безотрадна. Тут, в плане материальном, предметном, выхода нет. Спасение — в над-реальном, в метафизике, в царстве «духа», в «идейной революции». Хаосу реальной действительности надо противопоставить гармонию «универсального», «космического человека». «…Индивидуум, это — все. Все для него и все через него…», — писал французский поэт Марсель Мартине ^[983]. «Победа человека (индивидуума) над миром» — таков лозунг художников — идеологов мелкой буржуазии. Но победа не через непосредственное подчинение воле человека материального мира, а путем расширения «внутренней жизни» индивидуума, его «духовного я», до постижения предельных метафизических законов, управляющих «космосом», «вселенной». Отсюда — «мировой процесс», как излюбленная тема художников. Отсюда притягивание за волосы под видом якобы последнего откровения точной науки, разного рода «заумных», «натурфилософских» причудливых умоизмышлений. Отсюда обостренный интерес к простейшим, примитивным произведениям искусства, к детскому творчеству, так как в них, будто бы, дана в незапятнанной чистоте «первоначальная форма» тому мистическому началу, которое является идейным содержанием мира.

Если обратиться к работам Филонова, то в них без всякого труда можно усмотреть все вышеуказанные черты, характерные для психологии мелкой буржуазии. Город в мировосприятии Филонова это хаотическое нагромождение построек, в гущу которых втянуты люди, лошади, повозки. Это — ночная «Лиговка», «Шкеты», «Налетчики», «Ломовые», гориллообразные «Рабочие» ^[984]… Холодом безысходного одиночества веет и от безлюдной «Улицы» ^[985] и от «Кабачка» ^[986], переполненного посетителями. Ни о каком развитии личности в обстановке индустриализированного города не может быть и речи. Под всеподавляющим прессом городской культуры отдельные индивиды превращаются (см. картину «Перерождение человека» ^[987]) в кошмарные человекообразные сгустки с уймой ног, с уймой рук и почти без голов. Лица этих чудищ удручающе истомлены. И нет никакой возможности избегнуть утраты своей индивидуальности, растворения своего «я» в безликой «массе». Справа к центральному сгустку подходит другой, меньший по размеру. У него при двух туловищах, при двух парах ног — одна голова и три руки. А слева, будто загипнотизированные, безвольно тянутся к сгустку одиночки. Так «перерождается», так обезличивается в городе «человек». И этот кошмарный процесс охватывает не только рядовых обитателей, но и сильных мира сего — королей. Вот картина, так и названная «Пир королей». Поэт Хлебников писал про нее, что это «пир трупов, пир мести. Мертвецы величаво и важно едят овощи, озаренные подобным лучу месяца бешенством скорби» ^[988]. Таков город в истолковании Филонова.

Вот почему печать трагического одиночества лежит на лице «Победителя города» (работа тех же 1914–1915 гг., как и «Перерождение человека»).

Только крайним напряжением интеллекта, только погружением без остатка в самого себя можно вырваться из-под власти всепоглощающей гидры — «асфальтового» города. Надо стать, как говорит Филонов в «Идеологии аналитического искусства», «высшим интеллектуальным видом». Надо подняться над низменными материальными заботами, уйти из-под власти предметного мира. И в творчестве Филонова с годами постепенно все большее место начинают занимать произведения беспредметные, не имеющие определенного тематического содержания, вещи «Без названия», разного рода «Формулы»: «Формула мирового расцвета», «Формула вселенной», «Формула космоса», «Формула современной педагогики ИЗО» ^[989]. Даже такие, казалось бы, реальные из реальных явления, как «городовой» или «комсомолец», превращаются в «Формулу городового», в «Формулу комсомольца» ^[990].

Непосредственно, конкретно, как актуальный жизненный факт, художник «комсомол» не воспринимает. Он подходит к «комсомолу» умозрительно, абстрактно, дает алгебраическую изо-формулу «комсомольца», расшифровать которую никто не в состоянии, ибо в основе ее лежит не какая-либо объективная обусловленность, для всех одинаково обязательная, а исключительно ему, данному художнику, Филонову, открывшаяся в итоге «внутреннего психического процесса, в художнике происходившего». «Вся вещь целиком, — говорит Филонов, — есть фиксация интеллекта того, кто ее сделал». В данном случае — интеллекта Филонова, интеллекта, стремящегося не к полноте выражения мировосприятия определенного коллектива, класса, пролетариата, а к уходу ввысь, к подъему на такие ступени «интеллектуального» превосходства над массой, откуда якобы этому индивиду открываются горизонты, и не снившиеся человеческому стаду, «сгусткам», пресмыкающимся где-то там, внизу, в банальной пошлости предметного мира. Он, художник-индивид, будет, видите ли, «проламывать», «во благо пролетариату», «дорогу» в «отдаленное будущее» ^[991]. Он, художник, призван, как уверяет Филонов, с высот своего прозрения, «действовать на интеллект» рабочей массы и развивать ее, преподнося ей разного рода «формулы» своего умоизмышления. Этакая маниакальная гипертрофия индивидуалистического самомнения преподносится якобы от имени «художника-пролетария».

Не приходится после этого удивляться, что Филонов так-таки и не отразил никаких положительных форм жизни мелкого буржуа, которые нес с собою «урбанизм». Выразитель психо-идеологии выбитого из старых, привычных форм жизни мелкого буржуа, не заметил Филонов ни начал организованности, которые, в силу присущей ей четкости работы, вносила машина во весь строй городской жизни, ни (что особенно показательно) процесса роста рабочего класса, развития его сплоченности, сознательности, революционной целеустремленности. Не отразил он и того грандиозного сдвига в сторону социализации жизни, который произвел пролетариат уже после октябрьской революции. Три вещи сделаны Филоновым на тему «Понятие — смотреть и видеть» ^[992]. Но сам он «смотрел» и «не видел» того, что свершалось вокруг.