Хемингуэй

Он провел в Европе десять месяцев, из них примерно месяц на фронте. А Маклишу в 1948 году писал, что был «в непрерывных боях» в течение 1088 дней, то есть около трех лет. Убил ли он кого-нибудь? Во время войны говорил только о доме, забросанном гранатами, но не утверждал, что были убитые. Он вел краткий дневник — и там об убитых ни слова. Но на обеде в «Ритце» осенью 1944-го, по воспоминаниям Пикассо, заявил, что убил эсэсовца и снял его знаки различия: «Он лгал. Если бы он кого-то убил, он бы непременно показал и подарил кому-нибудь эти знаки отличия». А Мэри упоминает, что чей-то Железный крест он ей подарил, но не говорил, что снял его с убитого.

Потом он начал сочинять. Историк Маршалл опубликовал книгу о войне, которая Хемингуэю не понравилась, и в том же письме Маклишу он критиковал автора и утверждал, что сам «по необходимости» убил столько немцев, сколько Маршаллу и не снилось. «За 8 месяцев я убил 26 фрицев. Ни одного из тех убийств я не стыжусь, кроме одного, когда мы стреляли из засады… Я застрелил фрица, а он оказался 17-летним мальчиком». Он дал мальчику морфий и ухаживал за ним, а потом вернулся в засаду и убил еще много немцев «по отдельности, группами» и даже едущих в «фольксвагенах». Историю с мальчиком он изложил и в письме Лэнхему в сентябре того же 1948-го — там убитому 16 лет. А в 1956-м она появилась в рассказе «Черномазый на распутье» (Black Ass at the Cross Roads), где герой, ранивший юного немца, дает ему морфий и целует в лоб.

Через два года количество убитых фрицев резко увеличилось. В мае 1950-го Хемингуэю опять не понравилась книга о войне — автором был маршал Монтгомери, — и он написал генералу Дорману-О’Говэну (это имя принял его старый друг Дорман-Смит), что убил столько народу, сколько не снилось Монтгомери, конкретно — 122 человека. Через месяц писал Майзенеру и Скрибнеру — опять 122 убитых, с подробностями: одному «сопливому» эсэсовцу он пригрозил расстрелом, если тот не покажет выходы из укрытия, тот отказался, Хемингуэй «трижды выстрелил ему в живот», заставил встать на колени и выстрелил в голову «так, чтобы выбить из него сопли».

Джон Хемингуэй в интервью сказал: «Я знаю, что мой отец утверждал, будто убил 122 фрица, но, думаю, он просто сожалел, что ему этого не довелось. Возможно, кого-то он и убил. Он сотрудничал с УСС и, возможно, что-то такое было». (Ни с каким УСС его отец не сотрудничал, если не считать два дня в Рамбуйе с Брюсом.) Лэнхем писал, что Хемингуэй «вряд ли когда-либо сталкивался с немцами — разве что видел их на горизонте». Биографы пишут по-разному. Бейкер просто приводит рассказы Хемингуэя, сопровождая их ехидным «так он сказал», однако ссылается на слова Джона Рагглса, офицера из 22-го полка, что Хемингуэй, «возможно, убил несколько немцев». Мейерс: «Хемингуэй утверждал, будто убил много немцев, но нескольких-то наверное убил». (Странная логика — если человек заявил, будто был на Марсе 122 раза, то уж несколько-то раз наверное бывал.) Меллоу сомневается, что Хемингуэй убил хоть кого-нибудь, а Рейнольдс категорически не верит: «число убитых напрямую зависело от количества выпитого, и когда фрицы шли на вторую сотню, все переставали слушать». Думается, последнее верно. Недаром Хемингуэй не рассказывал об убийствах людям, которые могли бы проверить его слова.

Зачем появлялись эти выдумки, понятно: как в юности, хотелось быть «крутым». Но как умный взрослый человек мог думать, что адресаты поверят в «122 фрица» и прочее? Прав ли был психиатр Маскин, уже в 1944-м заметивший «серьезные проблемы», или эти проблемы появятся позднее, когда будут написаны странные письма? Уолтон в интервью 1993 года сказал: «Он был сочинителем. Он не делал различия между беллетристикой и действительностью. И порой, когда мы были вдвоем, он расскажет мне какую-нибудь историю, а я смотрю недоверчиво, а он говорит: „Ты мне не веришь?“ Я говорю: „Нет“. А он — „И правильно делаешь…“».

Глава девятнадцатая В ШЕСТЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Во время остановки в Лондоне 7 марта они встретились с Мартой: больше не увидятся и отзываться друг о друге будут со смешанным чувством восхищения и неприязни. В Нью-Йорке отца встречал Патрик, рассказавший о тех днях в интервью 1999 года: пробыли в городе неделю, сходили в магазин спортивных товаров, где отец купил подержанный дробовик, «самый уродливый, какой я когда-либо видел, и ужасно дорогой. „Папа, — спросил я, — ты вправду хочешь купить этот ужасный дробовик?“ „Да, — сказал он, — им владел один паршивый фриц. Он умер, а я еще жив“». Встречался с Перкинсом, с демобилизованными офицерами из 22-го пехотного, с Брауном, тренером по боксу — тот проводил отца с сыном на поезд до Пенсильвании, где нужно было забрать Грегори, прежде чем ехать домой. Патрик: «Состояние папы было плачевное, он кашлял кровью из-за хронической бронхиальной инфекции, антибиотиков еще не знали, и единственное лекарство, которое он признавал — выпивка. <…> То была долгая и печальная поездка… Мы говорили мало и спали плохо. Когда мы добрались до Майами, он сказал: „Мышонок, я хочу тебе рассказать о том, как мы взяли Париж, и о замечательной девушке, которую, уверен, ты полюбишь, хотя она старовата для тебя. Но сперва давай найдем место, где можно выпить, чтоб избавиться от этого кашля…“».

Дети пробыли в Финке всего неделю. Одиночество переносилось хуже обычного: тяжко болел, работать не мог, без Мэри не мог, пил, тосковал по войне: по его словам, в Париже он не чувствовал себя виноватым за то, что не пишет, так как был занят более важным делом, но здесь — виноватился. Побывал на приеме в советском посольстве, где стал свидетелем ссоры между двумя своими знакомыми по испанской войне: Роландо Масферрер объявил Хуану Маринельо, что порывает с коммунистами. Гаранин с женой нанес ответный визит 10 апреля и в очередной раз доложил начальству, что от «Арго» проку нет: «Ничего особенного он не рассказал, может быть, потому, что там были другие гости. Его самочувствие плохое: он был ранен, физически ослаблен, к тому же его старший сын находится в плену. „Арго“ сильно переживает за него. Немцы могут убить Джона из-за ненависти к писателю. После небольшого отдыха „Арго“ собирается писать книгу о войне».

Вскоре Гаранина перевели в другую страну, и резидентура НКВД в Гаване фактически прекратила существование. В 1949 году советская резидентура включила «Арго» в список источников, связь с которыми не возобновлялась, в 1950-м Москва предложила возобновить контакт. Возобновление, видимо, опять поручили Джозефу Норту, который завербовал или сделал вид, что завербовал Хемингуэя, так как в ответном донесении из Вашингтона сообщалось, что «Арго» поддерживает отношения с Нортом, но — «По слухам, „Арго“ якобы поддерживает троцкистов и в своих статьях и брошюрах допускал нападки на Советский Союз». Информация шла, вероятно, от того же Норта — никаких «троцкистов» Хемингуэй не поддерживал, разве что помирился с Дос Пассосом, и об СССР давно не писал. На этом контакты с «агентом» прекратились навсегда.

Мэри прибыла в Нью-Йорк 13 апреля, на Кубу не поехала, ей нужно было в Чикаго к родным, позвонила по телефону: муж, по ее словам, жаловался на одиночество и нездоровье, обещал пить поменьше и не с утра. Примерно с этого момента Хосе Луис Эррера стал его лечащим врачом, конфидентом и одним из немногих источников информации о нем. Образчики такой информации из книги Папорова: «Как только Эрнест, уже в Париже, узнал о пленении Джона, он с группой французских партизан, перебравшись через линию фронта, отправился к Монпелье. Получилось так, что он продвигался несколько впереди наступавших американских частей с единственной целью разыскать Джона и отбить его. Эрнесто напал на след. Захваченных им немцев Хемингуэй допрашивал с особым пристрастием. В „Ла Вихии“ хранится боевой нож эсэсовца, которым Эрнесто в те дни, как он любил выражаться, „немного нарушал Женевскую конвенцию“». «Хемингуэй неимоверным усилием воли заставил себя устоять на месте, не броситься на сержанта и не задушить его голыми руками — он это умел делать в былые годы». Простак ли Эррера, верящий байкам пациента, или баснословный лжец, уже не узнать. (Мы не попусту уделяем внимание Эррере: некоторые его рассказы о Хемингуэе носят принципиальный характер, и нужно понимать, какова степень доверия к ним.) Хотя, возможно, это выдумки самого Папорова, так как в книге Сирулеса, тоже основанной на фантазиях Эрреры, Хемингуэй все-таки никого не пытал и не душил.