Дни моей жизни. Воспоминания.

Репин в назначенный час уже выходил мне навстречу, в рабочей блузе, и вел к себе в мастерскую наверх. Мастерская была невелика по сравнению с его мастерской в Академии художеств.

Из одного окна наверху была видна узенькая полоска моря, долго не замерзавшего. Туда Репин водил и показывал, говоря, что у него "дом с видом на море".

Писал он с увлечением, как будто совсем не уставая. Пока писал, больше молчал и заставлял меня говорить, характерным движением поворачивая голову, поглядывал на меня пристально и опять принимался писать. Отпускал только тогда, когда я уже не могла больше сидеть. Смущало меня то, что он требовал, чтобы я все время улыбалась.

-- Я главным образом хочу написать не вас, а вашу улыбку! -- говорил он.

Улыбаться подряд часа два, да когда еще не смешно, трудно. Улыбка превращалась в страдальческую гримасу. Я, смеясь, говорила ему:

-- Хорошо было Моне Лизе улыбаться, когда Леонардо развлекал ее жонглёрами и шутами!

-- Подождите, я вам сегодня покажу шутов! -- шутливо обещал он однажды.

Это было в одну из сред, когда к нему съезжались всевозможные посетители. Бывали у него и артисты, и журналисты, и толстовцы, и дамы -- множество народу.

В этот день к нему приехали "футуристы" -- Каменский, Бурлюк, еще кто-то. Это были представители совершенно неприемлемого для него направления. Надо было видеть, как в Репине боролись два чувства: радушие хозяина и, как он потом признавался мне, "желание отделать этих шутов как следует, чтобы до новых веников не забыли!"

Каменский написал ему экспромт. Я не помню точно всего, но ход рифмы запомнила:

...невыразимо

...великолепен

Сидел Илья Ефимо-

вич великий Репин!

Даже этот комплимент не примирил Репина с футуристами. Он ежился и корчился, как Мефистофель от креста, и вообще был весь колючий.

Он быстро увел меня после обеда в мастерскую и, пока писал, потребовал от меня, как часто это делал, чтобы я прочла ему какие-нибудь свои стихи. Я прочла ему что-то немудреное, описание природы, он одобрительно качал головой и окал:

-- О, о, о! Вот это-то и надо: просто, просто... Как сама природа -- проста.

Портрет мой вышел неудачным. Я очень мала, мой муж шутил, говоря: "Я на тебе женился, выбирая наименьшее из всех зол!" Репин изобразил очень грузную, крупную особу -- и на портрете я не столько улыбаюсь, сколько самодовольно ухмыляюсь. Теперь можно сознаться в некотором кокетстве: мне неприятно было, что те, кто меня не знал, будут меня считать именно такой... На московской выставке 1915 года в пользу раненых художников кто-то купил мой портрет, как мне сказали, чтобы увезти в свой дом за границей, и я была очень рада этому. Но, увы, на юбилейной выставке Репина, десять лет тому назад, я увидала свой портрет, очевидно, оставшийся в России. Многие не узнавали меня в нем.

А.Ф.Кони

Хочется рассказать о моем дорогом друге, которым смело могу назвать покойного А.Ф.Кони, несмотря на существовавшую между нами разницу лет.

Дружба наша началась в усадьбе писательницы М.В.Крестовской, в поэтических "Мариоках". В душистую от сиреней и нарциссов тень ее Кони любил иногда приезжать для отдыха и работы, так как отдых для него был неизменно в работе, только в работе "для души" -- писании статей и обдумывании лекций.

Он был больше чем на тридцать лет старше меня, и мне -- тогда совсем молодой девушке -- должен был бы казаться старым человеком: но старости его я не замечала. Со времени нашей встречи прошло тоже почти тридцать лет -- но до последних его дней в этом восьмидесятитрехлетнем старце я не замечала старости. Недаром после вскрытия профессора нашли, что мозг его был мозгом молодого человека -- без каких-либо признаков склероза. Поистине, в его слабом теле горел сильный и ясный дух, горел ровно, не угасая до последних минут его жизни. Той страшной трагедии старости, когда на глазах близких людей разрушается великий ум, бессмысленное младенчество сменяет сознательность и силу, не дано было видеть любившим его. Он был ясен и мудр до конца. Только сердце его не выдержало тяжелой болезни -- и холодное дыхание смерти быстро погасило свет.

Так же как не замечалась его старость, не замечалась и его внешность. Он был среднего роста, некрасив, но лицо его было прекрасно обаянием ума и проницательного и вместе доброго взгляда темно-серых глаз, которые, по его словам, особенно любила его мать. Его чудесный лоб, его мощный череп напоминали мне медали времен Возрождения, выбитые в честь каких-нибудь великих гуманистов или мыслителей. Лучшей модели для Мыслителя трудно было бы подыскать скульптору. До последних дней у него не было ни одного седого волоса в поредевших, но мягких темно-русых прядках, обрамлявших лысину. К концу своей жизни он ходил совсем сгорбленный, при помощи двух костылей, вспоминал народную загадку "утром на четырех, в полдень на двух, вечером на трех" (человек) и поправлял ее, говоря, что он и вечером -- на четырех. Всегда был одет со старомодной щепетильной аккуратностью. Но как и во что он был одет -- тоже не замечалось.

И так хотелось его слушать, так увлекала его беседа -- содержательная, глубокая, блестящая, -- что ни о чем другом думать в его присутствии нельзя было.

А.Ф.Кони родился в 1844 году. Отец его был известный литератор Ф.А.Кони. Он был редактором "Пантеона", журнала, полно отражавшего артистическую и общественную жизнь тогдашней России, в котором принимали участие лучшие силы того времени. Кони был человек разнообразных дарований: наряду с веселыми водевилями и куплетами, облетавшими всю страну, он писал серьезные исторические работы, за одну из которых получил звание доктора философии Иенского университета. Жена его была небезызвестная в свое время писательница и артистка Ирина Семеновна Сандунова. В доме у них бывал весь литературный Петербург, и с детства А.Ф.Кони взрастал в атмосфере культуры и труда. В "Пантеоне" участвовали известные писатели того времени: Григорович, Щербина, Полонский, Е.Ростопчина и другие. Много уделялось там внимания отделу искусств -- печатались статьи Серова о музыке, этюды о выдающихся русских художниках, наконец, статьи по русской этнографии, по вопросам новых открытий в геологии, астрономии и т.д. Этим жила вся семья, и с детства А.Ф. привыкал смотреть на жизнь с широкой и объективной точки зрения -- привычка, которую он сохранил на всю жизнь. Он видел лучших людей сороковых годов -- и сам стал одним из благородных представителей шестидесятых годов.

Совсем юношей окончив Московский университет, он сразу обратил на себя внимание блестящими способностями и вскоре -- с введением судебных реформ, от которых ожидал многого, -- исключительно посвятил себя юридической деятельности. Одного перечисления тех должностей, которые он занимал за свою долгую жизнь, хватило бы на несколько страниц; долгое время был прокурором, на роль которого он смотрел очень серьезно, он считал, что прокурор должен быть "обвиняющим судьей, умеющим отличать преступление от несчастия", и проводил это в своей деятельности. В общественном мнении он славился как лучший оратор и воплощение совести судебного процесса. Это не раз мешало ему. Все знают о его участии в деле В.Засулич, революционной деятельницы, стрелявшей в Трепова, по приказанию которого был высечен в тюрьме политический осужденный. Его разъяснение присяжным заседателям по этому делу осталось одним из благороднейших выступлений его. В результате этого разъяснения Засулич была оправдана, и Кони пришлось ее выводить секретным ходом из здания главного суда, так как у входа ждала восторженная толпа молодежи, чтобы приветствовать и Засулич, и Кони. Это очень отразилось на его репутации: за ним установилась кличка "красного прокурора". Был такой случай, что на каком-то рауте одна из великих княгинь спросила его:

-- А, это вы, "красный прокурор"?

Кони со своей старомодной учтивостью ответил ей: