Трагедия Цусимы

— Поучает!.. — сердито буркнул Вернандер, давясь горячим чаем.

Я видел, что он чем-то очень разогорчен и хочет излить душу.

— Ну, рассказывайте, дорогой! Что у вас приключилось?..

— Это все проклятый уголь немецкой поставки… — Он понизил голос и оглянулся кругом. — Вы ведь знаете, что у нас было несколько самовозгораний в ямах?

— Знаю. Но ведь, слава Богу, удачно тушили. Разве опять?

— Да нет! Не то! Понимаете: горелый и тушеный уголь уж совсем другое. Расход большой! Против хорошего угля — процентов 20–30!..

— Постойте, голубчик! — искренне изумился я. — Да вы что же? — нехватки боитесь? Ведь вы до сих пор наш surplus расходовали! Ведь у вас теперь должен быть полный нормальный запас.

— Ну, полный, неполный… к утру будет меньше 1000 тонн…

— А до Владивостока 600 миль! Куда же еще?..

— А «Цесаревич» — забыли? 28 июля, когда ему располосовало трубы, он за сутки сжег 480 тонн! Ну?.. А у меня перерасход!..

— Не расход, а просто нервы расходились, — попробовал сострить я, — не все же ямы горелые…

— Ничего вы не понимаете! — рассердился Вернандер и, наскоро допив чай и схватив фуражку, куда-то убежал.

Я остался в кают-компании, перебрался на кресло, устроился поудобнее и задремал. Смутно слышал, как в полночь сменялась вахта. Некоторые из сменившихся офицеров пришли выпить чаю и вполголоса бранили чертову сырость. Кто-то растянулся на диване, крякнул от удовольствия и громко сказал: «Всхрапнем до четырех! и на нашей улице праздник!..» Я тоже заснул.

Проснулся около 3 часов ночи. Опять обошел палубы и вышел наверх. Все та же картина, что и с вечера, но посветлело. Луна в последней четверти стояла уже довольно высоко, и на фоне мглы, тускло посеребренной ее лучами, четко рисовались трубы, мачты, снасти… Опять засвежевший ветер пронизывал холодом и заставлял глубже прятать голову в воротник тужурки… Вышел на передний мостик. Адмирал спал в кресле. Командир, в мягких туфлях, неслышными шагами быстро ходил поперек мостика, с одного крыла на другое.

— Вы что бродите? — спросил он меня.

— Да так… посмотреть.

— Заснул? — кивнул я головой на адмирала.

— Только что. Я уговорил. Чего, в самом деле? Можно считать, ночь прошла благополучно. До сих пор не открыли — все перекликаются. А теперь, хоть открой — поздно. До рассвета всего часа два. Миноносцев, если даже и под рукой, не успеют собрать… Да и где найти в такую погоду? Смотрите — хвоста эскадры не видно!.. Разве кто случайно уткнется носом — все равно, что двести тысяч выиграть!.. Вот только ветер мне не нравится. Свежеет. Как бы не разогнал тумана… Ну, тогда завтра же и крышка. Кому что, а уж «Суворову» капут… А вдруг еще гуще станет? — внезапно оживился он. — Ведь уж сутки кругом бродят, а не видят. Вдруг и завтра то же. Прозевают начисто!.. Ходят, бродят, перекликаются… — а нас уж и нет! Ищи до второго нашего пришествия, т. е. уже из Владивостока! Там другой разговор будет!.. Но как встравятся! Сами себя со злости сгрызут! Вот потеха-то!.. — И командир, чтоб не разбудить адмирала, зажимая платком рот, расхохотался так весело и беспечно, что мне даже завидно стало.

Надо знать, что В. В. Игнациус, во-первых, принадлежал к числу самых убежденных сторонников того мнения, что наш поход — это отчаянная авантюра, успех которой зависит исключительно от степени содействия Николы Угодника и прочих сил небесных, а во-вторых, принимая во внимание манеру японцев — всю силу огня сосредоточивать на флагманском корабле, — считал, что в первом же решительном бою и он сам, и его броненосец обречены неизбежной гибели. Но, приняв эту неизбежность, он уже далее ни на минуту не терял своего всегда жизнерадостного и бодрого настроения, шутил, острил, живо интересовался разными мелочами судовой жизни и матросского обихода, а теперь (я искренне верю) от души смеялся, представляя себе злобу и разочарование японцев в случае, если бы они нас действительно прозевали.

И однако японцы «выиграли двести тысяч». И даже больше… На рассвете 14 мая, около 5 часов утра, их вспомогательный крейсер «Синано-мару» почти «ткнулся носом» в наши госпитальные корабли, а по ним опознал и самую эскадру. От нас его не видели, но то, что мы открыты, сейчас же обнаружилось по изменению характера телеграмм: это была уже не перекличка разведчиков, а донесение, передававшееся дальше и дальше на север (До этого момента, по японским сведениям, Того, стоя с главными силами где-то близ Фузана, совершенно не знал о месте нахождения нашей эскадры и ждал известий одинаково как с юга, так и с севера).

Отдельные телеграммы получались со всех сторон, а потому, по приказанию адмирала, для прикрытия нашего беззащитного тыла (транспортов) от внезапного нападения, разведочный отряд был отозван в замок эскадры.

Около 6 часов утра «Урал», догнав нас полным ходом, семафором донес, что сзади эскадры ее курс пересекли справа налево четыре корабля, опознать которые в тумане не было возможности.

В 6 час. 45 мин. утра справа, позади траверза, смутно обозначился силуэт какого-то судна. Оно шло сближающимся курсом, и вскоре в нем опознали «Идзуми».

Около 8 часов утра, несмотря на мглу, можно было определить расстояние до него — 50 кабельтовых (Кабельтов равен 100 морским 6-футовым саженям и составляет почти 1/10 морской мили). У нас пробили тревогу, и кормовая башня уже грозно подняла свои 12-дюймовые пушки, но «Идзуми», словно угадав опасность, начал быстро удаляться.

Конечно, можно было бы послать хороший крейсер, чтобы прогнать его подальше, но заслуживающих такого названия в нашем крейсерском отряде было только двое — «Олег» и «Аврора», да, пожалуй, еще из разведчиков — «Светлана»; остальные — «Донской» и «Мономах» почтенные старички — тихоходы, хотя и с порядочной артиллерией, да «Урал» и «Алмаз» — скороходы, но зато, можно сказать, с игрушечной артиллерией. Между тем с минуты на минуту можно было ожидать встречи с грозным врагом, когда будут дороги каждая пушка, каждый снаряд. Ведь если действительно наши три броненосных отряда будут решать судьбу боя поединком с 12 лучшими японскими кораблями, то весь остальной японский флот придется на долю нашего крейсерского отряда. Борьба, для которой следовало поберечь силы!.. А потому адмирал пренебрег дерзкой выходкой «Идзуми» и никого не послал для его преследования.

В начале девятого часа впереди левого траверза показались из тумана шедшие почти параллельным курсом «Чин-Иен», «Мацусима», «Ицукусима» и «Хасидате». Впереди их держался маленький легкий крейсер, по-видимому — «Акицусю», который тотчас, как мы их (а значит, и они нас) хорошо увидели, поспешно убежал на север, а весь отряд стал медленно увеличивать расстояние и постепенно скрылся из виду.

В конце 10-го часа также слева, почти на траверзе, увидели отряд легких крейсеров — «Читозе», «Касаги», «Ниитака» и «Отова».

Становилось очевидным, что решительный момент приближается.

По сигналу I и II броненосные отряды увеличили ход и, повернув «все вдруг» на два румба (Румб =11? градуса) влево, начали выходить под нос III отряду. Транспортам приказано было держаться правее и сзади эскадры, а крейсерам прикрывать их слева. По правую сторону транспортов, в обеспечение их от покушений со стороны «Идзуми» и ему подобных, был выслан «Мономах».

В 11 час. 20 мин. утра расстояние от нас до легких крейсеров было 50 кабельтовых. В это время с «Орла» (как он немедленно донес об этом семафором) произошел нечаянный выстрел. Не имея возможности (при бездымном порохе) разобрать, кто именно из головных судов сделал этот выстрел, эскадра приняла его за сигнал с «Суворова» и открыла огонь. Особенно живо стрелял III отряд.

Японские крейсера круто повернули влево и, также отстреливаясь, начали быстро увеличивать расстояние.

На «Суворове» был поднят сигнал: «Не бросать снарядов понапрасну».

И огонь прекратился.

В то же время сигналом приказано было: «команде обедать посменно».

В полдень, находясь на параллели южной оконечности Цусимы, мы легли курсом NO 23, на Владивосток.