Столыпин

Так вот, поразительно следующее автобиографическое свидетельство хлебопашца-писателя. В один из майских страдных дней, когда дорог каждый час, сельский сход постановил не работать, а праздновать храмовый праздник.

Лишь один Сергей Терентьевич пренебрег общественным решением и вышел пахать свой надел. Это нарушение недешево ему обошлось. Однодеревенцы подали на него в суд за кощунство, он был осужден!

Жестокость и нетерпимость общины к новому выражены ярче яркого.

Казалось бы, какое дело крестьянам до того, как проводит свое свободное время их односельчанин? Но в пристальном внимании соседей к Семенову скрывались не просто чья-то зависть или недоброжелательство.

Суть в том, что к началу двадцатого века в Европейской России из-за естественного прироста населения возник огромный избыток рабочей силы (по некоторым оценкам, 23 миллиона человек, или 52 % общего числа работающих). Это были просто лишние люди. При этом их нельзя было назвать безработными, они были заняты, но производство могло обойтись и без них.

Поэтому не случайно перенаселенность толкала общину к увеличению праздничных дней: в середине девятнадцатого века праздников было около 95, а в начале двадцатого – 123.

От давления скрытой безработицы и все увеличивающейся нехватки земли деревня постепенно превращалась в перегретый паровой котел, мощную базу революционных настроений.

Пока виттевское Особое совещание искало приемлемый способ убедить Николая II в необходимости перемен, внизу, в деревенской обыденности, тормозилось все, что могло способствовать сельскохозяйственному прогрессу.

Мы еще обратимся к творчеству Семенова, чтобы взглянуть его глазами на подлинные трагедии, происходившие при проведении Столыпинской земельной реформы. Увы, новое должно было пробиваться с кровью и муками.

Но еще «внизу» тихо, еще «наверху» неторопливо изучают проблему, ищут, как безболезненно проскочить между молотом нужды и наковальней помещичьих интересов.

Одни утверждают: временное владение общинным наделом – неодолимое препятствие к улучшению культур, оно порождает хищническую эксплуатацию земли.

Другие: община будет способствовать развитию кооперации.

Третьи: она не является национальной особенностью русских, она была и у иных народов в эпоху примитивного земледелия.

Четвертые: надо сохранить общину, но не препятствовать тем, кто хочет выйти из нее.

В итоге запоздавшее на несколько десятилетий решение так и не получило своевременного устройства.

Работа Н. Бердяева «Духи русской революции», перекликающаяся в чем-то с ленинской «Лев Толстой как зеркало русской революции», проливает свет на эту проблему с неожиданной стороны.

«Не высовывайся!» – кажется, сей вечный девиз реет над земледельческой страной.

По-видимому, большинство читателей согласятся с такой картиной.

И попадут впросак!

Да, община порабощала. Но община имела такие корни, что в иной ситуации, на земельных просторах Сибири, куда текла переселенческая река из малоземельного центра, изрезанного чересполосицей, она возрождалась совершенно в цветущем виде.

Немного забежим вперед, быстро перемахнем весь период реформ и очутимся на Алтае, где перед нами развернется волшебная картина.

Итак, перед нами «Всеобщий Русский Календарь 1918 г.».

«А для тех, кто не верит в быстрое возрождение деревни, достаточно вспомнить о сибирской деревне Старой Барде Бийского уезда Томской губернии. Больше 20 лет тому назад устроили там жители маслодельную артель, через два года выросла артельная лавка, а потом явился и целый ряд кооперативных начинаний: ссудно-сберегательное товарищество, маслобойный завод, наконец, артельная мельница, а при ней электростанция для освещения мельницы, а заодно и деревни. И вот 28 декабря 1912 г. двести пятьдесят изб деревни осветились электричеством, причем за освещение брали три рубля в год. Потом провели в избы и телефон, устроили примерный опытный скотный двор, опытные посевы кормовой свеклы и кормовых трав. А скоро заговорили о постройке в селе народного дома, о собственном кинематографе. И жители со всей округи стали приезжать в Старую Барду поучиться, как дельные люди сумели сами себе построить новую свободную и разумную жизнь. Пусть же тот почин и та кипучая работа, которые преобразили жизнь далекой сибирской деревни, вспыхнут ярким пламенем и по лицу всей деревенской Руси» (Цит. по: Рыбас С., Тараканова Л. Указ. соч. С. 31).

Ну разве не волшебна эта картина? Как объяснить результат общинной работы крестьян-сибиряков? Ведь нет привычного объяснения? Как только с них сняли удавку малоземелья и чересполосицы, как только устранили многолетние выкупные платежи, лежавшие на всех круговой порукой и не позволявшие отпускать никого, так сразу же община показывает свою мощь. Вот где исток знаменитой сибирской кооперации: свобода и коллективность.

Но где свобода в начале века?

Крестьянское электричество не в состоянии осветить родимых углов. Там нет и тени свободы. Наоборот, давление выкупных платежей за землю, полученную в 1861 году, малоземелье, растущая бедность – разве это свобода? Да к тому же растет долг общины банкирам за ростовщические ссуды.

В деревню врывалась новая сила. И никто – ни община, ни дворянин-помещик – не мог противопоставить ей что-либо серьезное.

Современный исследователь отмечает, что вплоть до Столыпинской реформы особенно прибыльным для финансовых дельцов было ипотечное дело, связанное с выдачей ссуд под заклад земли. Частным земельным банкам и мелким ростовщикам было выгодно сохранение общины с ее круговой порукой.

Так где же свобода?

Свободы не видно.

Даже Витте, по его собственному выражению, всего лишь щупал почву и встречал явное нерасположение государя и государственных сил. Тут надо было либо рисковать своим положением и доказывать необходимость срочных мер, либо уметь ставить вопрос, лавировать, иметь всегда под рукой довод: «Я ведь предупреждал?»

Сергей Юльевич был реалистом и отступил.