Джорджоне

Однажды он оказался на набережной небольшого канала, где услышал похожее на молитву песнопение, необычное для столь позднего часа, когда все церкви закрыты. Это был дом греческой православной общины. Казалось, что заговорил напевно хор из трагедии Эсхила, и он бы слушал его и слушал, но голод дал о себе знать, и он свернул за угол в харчевню для бродяг полуночников, где мог разжиться в долг миской похлёбки.

Подкрепившись, он теперь думал только об одном: добраться до своей каморки и поспать, а на рассвете его наверняка разбудит сосед зеленщик, для которого он расписал недавно cassone.

В часы ночных прогулок ему не однажды доводилось слышать пение гондольеров, ублажающих слух своих подгулявших пассажиров. Одна из песен ему особенно запомнилась своей мелодичностью:

Venezia rassomiglia una sposa

vestita di merletti di Murano.

Sospira tra le gondole festosa.

Spose ed amanti, Buona fortuna!

Как-то во время дружеской пирушки во дворце Вендрамин, где ему приходилось бывать, как и в других знатных домах, устраивавших музыкальные и поэтические состязания, он взял в руки лютню и спел полюбившуюся песенку, слегка переиначив её слова:

Венеция, моя невеста, —

Дитя волны адриатической.

На свете нет прекрасней места.

Как в зеркало, на лик магический

Глядит ревнивая Венера.

В своём наряде подвенечном

Ты для любого гондольера

Источник песен бесконечный.

Удел твой юной быть извечно!

Достаточно взглянуть на украшенный мраморным кружевом фасад дворца Ка’ д’Оро (Золотой Дом) на Большом канале, принадлежавшего тогда отцу друга Таддео Контарини, чтобы убедиться в правоте песенки гондольеров.

Из описаний Гёте известно о тогдашнем обычае среди гондольеров распевать, чередуя, стихи Ариосто и Тассо, когда по вечерам Canal Grande, украшенный разноцветными фонариками, превращался в арену поэтически-музыкального состязания. Об этом позднее у Пушкина говорится в шестой главе «Евгения Онегина»:

Но слаще, средь ночных забав,

Напев Торкватовых октав!

По сей день в любую погоду — солнечную или дождливую — можно услышать песни гондольеров в неунывающей Венеции, приветливо встречающей гостей города.

* * *

К концу недели вся мастерская гудела. Среди учеников и подмастерьев только и разговоров было о том, как и где провести воскресный день. Но Джорджоне помалкивал, так как недолюбливал безделья, а собираться вновь в компании с товарищами по мастерской не хотелось — их болтовнёй он был сыт по горло за неделю. Зато это был день, когда можно было отоспаться, пока его не будил сосед зеленщик, собирающийся с семьёй на воскресную службу, о начале которой оповещал колокольный перезвон, не выглядеть белой вороной, Джорджоне присоединялся к жильцам дома и брёл в соседнюю церковь, где по привычке зажигал свечку перед образом Богородицы и до начала литургии незаметно исчезал.

Во время воскресных прогулок по городу Джорджоне более всего опасался повстречать невзначай приходского священника, который вновь начнёт корить его за то, что давно не видел его на причастии.

В последний раз на исповеди, стараясь вспомнить свои прегрешения, Джорджоне признался, что часто пытается разглядеть женскую фигуру через одежду насквозь в перспективе.

Услышав это, святой отец рассердился не на шутку и, сняв руку с его головы, сказал:

— Ты мне глупости про перспективу не рассказывай! Это греховные мысли и в наказание трижды читай Отче наш и ступай себе с Богом!

Сколько тайн ему открывала Венеция! Говорят, что недалеко от Риальто за каменной аркой стоит дом, где жил Марко Поло, автор знаменитого труда «Мильоне» (название происходит от семейного прозвища Emilione), недавно вышедшего в серии aldini. Каких только чудес не узнал юный Джорджоне из этой книги!

* * *

Однажды хмурым осенним утром Беллини сообщил подопечным, что собирается навестить больного друга Витторе Карпаччо, от которого несколько дней не было вестей. Путь от мастерской до задворков собора Святых Иоанна и Павла, за абсидой которого находилась Скуола Святой Урсулы, был не близкий — по ступенчатым мостам через каналы, да ещё в слякоть. В помощь он взял с собой двух рослых парней — Джорджоне и Тициана.

Одного из корифеев венецианской живописи Карпаччо они застали за работой в большом холодном зале с высоким сводчатым потолком. Борясь со старческим недугом, мастер не выпускал из рук палитру и кисти. Завидев гостей, расторопная служанка тут же накрыла стол, выставив фьяску белого шипучего вина и закуски с дарами моря.

Пока оба мастера были заняты трапезой, Джорджоне с Тицианом принялись рассматривать прислонённые к стене большие многофигурные полотна из почти завершённого цикла «История святой Урсулы», заимствованного из знаменитой книги генуэзского епископа доминиканского ордена XIII века Якопо да Вораджине «Золотая легенда» с её удивительными историями из жизни святых мучеников.

Хотя само повествование ещё насквозь пронизано средневековым мировоззрением с неизменным почитанием мощей и реликвий, с верой в таинственную символику чисел и полуязыческим поклонением «древу жизни», книга к концу XV века выдержала 143 издания. Оттуда черпали сюжеты многие итальянские мастера.

Живо и увлечённо написанная книга привлекала художников занимательностью и искренней привязанностью автора к своим когда-то реально существовавшим героям. Их судьбами заинтересовались Джотто, Симоне Мартини и Фра Беато Анджелико, а позднее Пьеро делла Франческа и, конечно же, Витторе Карпаччо с его богатейшей фантазией.

Рассматривая полотна с обилием героев разного толка и громкой разноголосицей, Джорджоне вдруг опешил. Он почувствовал шум в ушах, который утих, когда его внимание привлекли гондольер с одиноким седоком, а вдали гордо возвышающаяся над городом колокольня Сан Марко. В этом сопоставлении двух вертикалей ему вдруг послышался тревожный набатный звук в явном контрасте с шумной сценой прибытия многочисленной делегации английских гостей. Но он успокоился, когда подошёл вплотную к полотну «Сон святой Урсулы», от которого не мог оторваться.

Отстав от него, Тициан торопливо делал наброски в тетради, переходя от одной картины к другой и не видя ничего вокруг.

Девичья светёлка залита льющимся сверху мягким утренним светом. Падая на ложе спящей девушки, солнечные блики ласково приглашают её пробудиться от сновидений, а стоящий у входа в опочивальню ангел возвещает спящей о её грядущем мученичестве.

Всё здесь соткано светом, играющим главенствующую роль при сотворении объёмов и перспективы. Как же эта скромная картина, преисполненная тишины и неизъяснимой поэзии, непохожа на всё остальное в шумном и нескончаемом повествовательном многословии Карпаччо!

Тем временем оба старых мастера, изрядно взбодрив себя напитками, повеселели. Лица у них порозовели, и они пожелали послушать молодёжь, скромно стоящую в сторонке.

На вопрос хозяина дома, что молодые люди думают об увиденном, Тициан раскрыл тетрадь с рисунками и, протянув её мастеру, сказал, слегка волнуясь:

— Ничего подобного мне не приходилось видеть ранее. Все полотна потрясают до глубины души своим величием, колоритом и продуманной до мелочей чёткой композицией, где каждое лицо наделено ярко выраженной индивидуальностью…