Радищев

В 1768 году Комиссия по составлению нового Уложения оказалась не просто распущенной на каникулы, в связи с турецкой войной, как об этом было известно русским студентам в Лейпциге, но разогнана навсегда. Наказ императрицы, успешно пропагандировавшийся в Европе, в России был запрещен. Упоминать о нем или ссылаться на него было нельзя. Поднятый в Комиссии крестьянский вопрос не только не получил никакого разрешения, но волею Екатерины крепостное право усиливалось, количество крепостных увеличивалось, крепостническая эксплоатация неуклонно возрастала. Екатерина, не стесняясь, прямо заявляла в указах о своем намерении силой оружия удерживать существующее положение. Посылая воинские команды на подавление крестьянских бунтов, возникавших в разных наместничествах России, она снабжала их таким приказом: «Стращать крестьян не токмо императорским гневом, но жестокою казнию, а напоследок огнем и мечом и всем тем, что только от вооруженной руки произойти может». Все это делалось потому, что, —разъясняла императрица, —«намерены мы помещиков при их имениях и владениях нерушимо сохранять, а крестьян в должном их повиновении содержать».

Помещики, чувствуя за собой силу самодержавия, не только закабаляли крестьян, не только превращали их в рабов, в «тяглый скот», но и мучили, безнаказанно издевались над ними. Бытовым явлением крепостной России тех лет являлись беспрестанные истязания крестьян, истязания, в сотнях и тысячах случаев оканчивавшиеся смертью несчастных жертв барского гнева. Только из ряда вон выходящие случаи помещичьих преступлений становились предметом внимания правительства. В Сенат поступали следственные дела на них. Эти-то следственные дела, по должности протоколиста, Радищев вместе с другом своим Кутузовым читал, обрабатывал, составлял экстракты для заседений сенаторов. День за днем переписывал Радищев жалобы и челобитные крепостных, знакомился с делами следствия, читал с содроганием «чувствительного сердца» эту живую, писанную слезами и кровью историю русского крестьянина, и везде находил великие бедствия, безысходное горе, несчастье обездоленного, «мертвого в законе», ничем не защищенного от произвола и самодурства, русского хлебопашца, «питателя» России. С горечью и страстью составлял он экстракты, выписывая ясно и точно преступления помещиков, горя желанием справедливой мести за убитого и замученного мужика, жаждая всем сердцем справедливого наказания дворянским владетелям. И чем больше надеялся Радищев на справедливость наказания, на торжество возмездия, тем сильнее были печаль и ярость, когда читал приговоры этим преступникам. Сенат твердо и нерушимо стоял на стороне «своей братии»—дворян. Он никогда не наказывал, а лишь делал вид осуществления справедливого суда. Помещица Морева убила свою крепостную. Сенат сослал ее в монастырь на один год. Дворяне Савины убили крестьянина и были присуждены к церковному покаянию. Помещицу Кашинцеву, которая бесчеловечными истязаниями довела служанку свою до самоубийства, сослали в монастырь на покаяние. И так было всегда. За явное, точно установленное убийство человека преступники, только потому, что были дворянами, приговаривались к покаянию. Механика работы Сената, его приговоры, его циничный классовый суд, его покровительство помещикам—все это было отличной школой для Радищева. Он не .только увидел своими глазами бедствие и бесправие русских крепостных, но и понял глубокую, органическую связь помещика с царем, связь, опирающуюся на власть. Так для Радищева самодержавие и рабство сплетались воедино, вызывая единую ярую ненависть мстителя.

В 1773 году Радищев переводится на службу по специальности в штаб Петербургского главнокомандующего

графа Брюса в качестве военного прокурора (обер-аудитора). Здесь его и застало величайшее событие русской истории XVIII века: крестьянская война под руководством Пугачева. Событие это явилось рубежом не только русской истории. Оно служило сигналом—начиналась великая битва против феодализма. Начавшие ее русские крепостные продемонстрировали перед всем миром, что антинародное помещичье-крепостническое государство должно быть уничтожено и что силой, призванной осуществить это, являются сами угнетенные массы, что единственным путем достижения свободы является вооруженная борьба, восстание. Окончившись трагическим разгромом, эта крестьянская война вместе с тем показала, как велика творческая мощь народа, как неисчерпаемы и богаты духовные силы его, как непреклонна его ненависть к своим угнетателям, как «зиждительно» свободолюбие, одухотворяющее всю его жизнь.

. Так случилось, что в год начала восстания в Петербурге одновременно были глава французского просвещения Дидро и молодой просветитель Радищев. Жизнь как бы испытывала этих людей. Как отнесутся они к этому событию, как поймут его, что извлекут из него?

Дидро, верный своей идее просвещенного абсолютизма, прибыл в Россию, чтобы «осчастливить» русский народ своими советами, долженствующими претвориться в мудром законодательстве просвещенной монархини Екатерины И. Поэтому он пребывал во дворце. Он проявил полное равнодушие к русской литературе и русской общественности. Сведения о России, о ее народе он предпочитал получать от Екатерины, задавая ей вопросы и довольствуясь ее высочайшими ответами. Мечтам о преобразовании России он предавался, оставаясь бесконечно далеким от русской жизни, истории России, ее народа. Потому он просто не заметил восстания. Потому он покорно отбыл из Петербурга, когда перепуганная восстанием Екатерина поспешила выпроводить его из России. По дороге в Париж он задерживается в Гааге, продолжая работать для Екатерины. Его друг Вольтер узнал о восстании Пугачева от самой Екатерины. И он писал ей утешительные письма, уверяя, что просветители в этой схватке будут на ее стороне, глубоко веруя, что она сумеет расправиться с «маркизом Пугачевым»,

Радищев сразу по возвращении из Лейпцига установил связи с передовыми, радикальными русскими писателями и выступил против самодержавия. Когда началось восстание Пугачева, он настойчиво стремится понять причины, породившие его, понять смысл и содержание народного освободительного движения, желая проверить свои убеждения на опыте практической борьбы крепостных масс против рабского ига, ища в нем ответов на вопрос о путях общественного переустройства, о путях создания общества свободных людей, без крепостничества и самодержавной власти. Радищев мечтал о светлом будущем своего отечества и, вырабатывая свои общественные идеалы, опирался на знания, почерпнутые в жизни своей страны, в жизни своего народа.

Резко отличное отношение к этому крупному историческому событию со стороны Дидро и Радищева определило и разность результатов. Дидро остался в плену умозрительной, метафизической, а на деле разоружающей освободительное движение угнетенного народа против крепостного рабства, а потому и враждебной ему теории просвещенного абсолютизма. Радищев извлек урок из мощного движения крепостных масс за свою свободу, движения, потрясшего устои крепостнического государства, и сумел нанести решительный удар политическим теориям энциклопедистов и сформировать свою теорию народной революции—краеугольный камень идеологии русского просвещения.

Служба Радищева в штабе петербургского главнокомандующего облегчала детальное ознакомление со всеми этапами пугачевского движения, со всеми подробностями хода и .организации этого восстания. Уже в сентябре 1773 года Петербург был полон слухов о начавшемся возмущении яицких казаков. За слухами пошли точные сведения—воинские командиры и начальники спешно доносили в Военную коллегию о случившейся «беде», прибывшие курьеры были жадно расспрашиваемы как очевидцы. Новым в этом бунте было объявление самозванца и быстрый рост его популярности в народе, обеспечивший широкое распространение движения. Радикальная русская общественность, первая выступившая против легенды о Екатерине, «матери отечества» и «мудрой монархине», против утверждения, что в России наступил «златый век», неожиданно для себя получила поддержку народа. Объявление самозванца, его растущая популярность были ярким свидетельством не только трезвого отношения широких крепостных масс к практике екатерининского самодержавства, но и неприятия ее правления. Екатерине—дворянскому монарху—они противопоставили Пугачева,—своего, и, как сказано в одном из пугачевских указов,—«народом учрежденного великого государя».