Мерецков

Приходилось нелегко: за работу получал гроши, очень уставал к концу дня. Трудиться ему не привыкать, вот только новый труд был для него непривычный. В деревне от пахоты и боронования спину не согнешь, а тут от долгого стояния за верстаком нестерпимо ноют плечи и ноги. В заводском цехе все не так, как в поле. Над головой вместо синего неба — низкий черный потолок. От постоянного грохота и скрежета гудит в ушах. Пальцы сплошь побиты и поцарапаны. Запорошенные металлической пылью руки постоянно пахнут железом. Ладони всегда в мозолях-водянках. У крестьянина руки землей отдают и мозоли другие — сухие.

Первые месяцы Кирилл сильно тосковал по дому, особенно вечерами. Представлялись видения: Назарьево — по улицам парни с девчонками хороводы водят; двор мерецковский — мать затапливает печь, отец с поля пришел, сестра скотину поит… И себя он видел — то ли в воображении, то ли во сне — в кругу семьи: рано утром встает, косу отбивает, торопится на косовицу… Видения кончались, проходила ночь, и наутро Кирилл спешит в цех. Он будет там не косу отбивать, а медную плиту шабрить или железную полосу керновать…

В свободное время Кирилл взял себе за правило ходить пешком по городу. Он изучал его, обходя один за другим районы. Чтобы не потеряться и не блуждать, шел всегда вдоль трамвайных линий. Знал их наперечет: тридцать шесть номерных, паровую Петровско-Разумовскую линию и еще три кольцевых — А, Б и В.

Постепенно привыкал к московской жизни и к профессии слесаря-металлиста.

В Назарьеве, как ни обременяли крестьянские тяготы, Кирилл все равно любил заниматься хлеборобством; эта любовь прививалась чуть ли не с пеленок. А здесь, в Москве, казалось, труд рабочего никогда не станет ему по нраву. Но со временем, незаметно для него, менялось его отношение к слесарному делу — оно начинало нравиться. Может быть, это объяснялось характером новой работы и ее более осязаемыми результатами. В деревне вспахал, посеял и жди: уродит или нет, а тут все зависит от тебя самого. Дождь не нужен, солнце не обязательно, до лошади тебе нет дела. Как поработаешь у верстака, так и будет. И сразу видно, что ты сделал своими руками…

Кирилла увлек слесарный процесс. Сначала многое не получалось. Даже не мог держать толком зубило. Вперед наклонишь — вглубь залезешь; назад отклонишь — по поверхности скользнешь; посмотришь на соседский верстак — молотком по руке заедешь. Долго не давалась пайка. Сколько раз обжигался, нечаянно пятнал руки соляной кислотой, сколько раз капал на себя расплавленным припоем! Не сразу научился работать и напильником: сила, глазомер, постановка рук и даже ног — все это были уроки, которые он проходил месяцами, обретая опыт.

За ошибки, конечно, доставалось от мастера. Если увидит что-то не так, не только обругает, иной раз и подзатыльник даст. В большинстве случаев стычки с мастером оборачивались штрафами и даже увольнением. Ничего не спускалось: зазубришь крейцмейсель — штраф; неровно просверлишь отверстие — штраф; не уследишь и кто-то унесет метчик для нарезки — двойной штраф. Кирилл в этом случае вставал на дыбы и глядел волком.

Естественно, такая драконовская школа постижения мастерства была для юноши неприятна, если не сказать противна. Вместе с тем именно благодаря жестким мерам Кирилл приучился к организованности, порядку, вниманию, сосредоточенности, ловкости, точности. И еще эти неотвратимые штрафные меры требовали от него ответной реакции. Самой эффективной реакцией были сметка и находчивость, которые будут часто выручать Кирилла в трудные моменты жизни.

Кирилл выдержал, пережил мрачные периоды своего рабочего становления. За первые три года пребывания в Москве ему пришлось сменить пять производственных предприятий. Накапливалось мастерство, пришло подлинное умение. Ему стали поручать сложную работу, и вот он уже не ученик, а настоящий слесарь.

После металлического завода Бордорфа Кирилл работал на художественной кузнечно-слесарной фабрике «Макс Леман», где изготовлялись железные решетки, навесы, металлические лестницы и фигурные изделия. Здесь порядки были мягче и больше свободы. Инженер Леман, владелец фабрики, имел в Марьиной Роще собственный дом. Туда, на Шереметевскую, Кириллу не раз приходилось носить с фабрики образцы новых изделий, и там он увидел, как живут богатые люди, увидел не с улицы через окно, а вблизи. И впервые у него зародилась мысль стать инженером…

Художественную кузнечно-слесарную фабрику Лемана спустя некоторое время пришлось оставить. Настоял дядя, Прокофий Иванович Добряков. Он работал в мастерских при «Промышленном училище в память 25-летия царствования императора Александра II»; туда и перетянул племянника слесарем-водопроводчиком.

Зарплата была не ахти какая, но мастерские прельстили Кирилла тем, что находились при училище, где размещались открывшиеся «Городские Миусские вечерние и воскресные классы для взрослых рабочих».

В газете «Наш путь» он прочитал объявление о начале занятий с 4 сентября. И твердо решил для себя: будет учиться. Зашел в училище узнать о порядке поступления и познакомиться с учебной программой. То, что узнал, обрадовало и одновременно испугало. Поступить было просто, но учеба не обещала быть легкой. Предстояло за три года пройти курс, соответствующий программе второй ступени реальных училищ, да еще с элементами дисциплин, изучаемых в преподавательских учебных заведениях.

Он не отступил и начал усиленно заниматься. Приходилось трудно, однако мечта стать учителем заставляла забывать после многочасовой работы об усталости, о недоедании и недосыпании. Кирилл не давал себе поблажки ни в чем и не пропускал занятий, даже если чувствовал недомогание.

Миусскими классами заведовала Юлия Павловна Назарова. Ее муж преподавал в Промышленном училище, что позволяло ей привлекать его коллег для обучения рабочих. Вела она себя очень официально, но при всей своей сухости, строгости и чопорности вкладывала в дело всю душу Располагая чрезвычайно скромными казенными средствами, Назарова сумела неплохо наладить учебный процесс. Невзирая на все трудности, учебу Кирилл закончил успешно.

В начале 1915 года Кирилл вынужден был уволиться из мастерских и поступить на граммофонную фабрику Турубинера.

Дело в том, что Промышленное училище, при котором были мастерские, располагалось на Миусской площади, где было сосредоточено множество всяких производств, фабрик, учебных заведений. В округе кипела бурная жизнь, тон которой задавала революционно настроенная рабочая и студенческая молодежь. Часто проходили здесь просветительные сборы, антиправительственные сходки. В этих сборах и сходках нередко участвовал и Кирилл и потому примелькался в районе.

Однажды его чуть не арестовали. В один из субботних дней на площади, в сарае дровяного склада, проходил просветительный сбор, на котором ораторствовал студент-социалист, рассказывая революционную историю Миусского района. Он начал с соратника Степана Разина, Миуски, именем которого в народе когда-то назвали эту площадь, — лихого сподвижника казачьего атамана казнили как раз на этом месте, и закончил баррикадными боями 1905 года. О сборе донес провокатор, вызвавший полицию. Об этом сообщил парнишка, стоявший на страже шагах в пятидесяти от сарая: «Городовые!»

Все вскочили, надо было уносить ноги. Бежали по одному, по двое меж высоких поленниц дров и штабелей бревен, прыгали через заборы и ныряли в боковые проходы. Сзади верещали полицейские свистки, слышался топот подкованных сапог. Переулками и садами, задыхаясь от быстрого бега, Кирилл мчался в сторону железной дороги, рядом бежал еще кто-то. Остановились неподалеку от Александровского вокзала, прислушались. Тишина… И тут Кирилл разглядел, что это студент, который только что выступал.

Лишь в полночь они пробились на городскую окраину — на квартиру рабочего Микова, знакомого студента-оратора. Там заночевали. Утром студент ушел, а Миков усадил Кирилла за стол, и они долго беседовали.

Миков расспрашивал Мерецкова о его родине, близких. Кирилл охотно рассказывал о Назарьеве, о семье. В свою очередь Миков поведал о своей жизни, о том, что работает на граммофонной фабрике. Разговор постепенно перешел на напряженную обстановку в Москве, народное возмущение, вызываемое несправедливыми порядками в стране. Сколько можно терпеть: простые люди работают в поте лица, а богатые наживаются, жиреют день ото дня?.. Вот озлеет народ до крайности, несдобровать тогда ни фабрикантам, ни помещикам, ни полиции, ни царскому чиновничеству, ни самому царю Николаю… Кирилл слушал Микова и думал: в самую точку метит. С того дня Кирилл подружился с Миковым и встречался с ним почти ежедневно, пока обстоятельства не разлучили их: Кирилл переехал в другой город, Микова забрали на Германскую войну…