На ратных дорогах

Ночью поступила телефонограмма из штаба дивизии. Меня вызывали на заседание революционного комитета. Из полка пригласили еще командира 4-го батальона капитана Померанцева.

Мы вместе поехали в Ботошаны. В большой комнате собрались офицеры штаба и представители полков. Скоро пришел командир дивизии генерал-майор Семенов. Он пригласил всех к столу. Угощение было простое, но сытное.

После обеда нас провели в комнату совещаний. Там уже были Ф. Г. Виноградский, молодой прапорщик С. Малкин и несколько унтер-офицеров и солдат.

Сели за стол, и я подумал: «Какое необычное совещание! Генерал, капитан, прапорщики, поручики, полковой музыкант, унтер-офицеры и солдаты собрались за одним столом и будут решать судьбу дивизии». Мы с Померанцевым чувствовали себя скованными, унтер-офицеры и солдаты сидели словно по команде «смирно», да и генерал смотрел на всех с видом человека, спрашивающего себя: «Не сон это?» Только Виноградский и Малкин вели себя непринужденно.

После непродолжительной паузы Семенов спросил Виноградского:

— Начнем?

— Пожалуйста, — привстал тот.

— Господа, — сказал генерал. Вам известно уже, что согласно декрету нового правительства в армии отменяются чины, звания и ордена, а также проводятся выборы на командные должности. Это сложное и беспрецедентное мероприятие. Проводить его нужно немедленно, в условиях, когда мы находимся на чужой территории, перед лицом сильного и коварного врага. Прошу вас выбрать нового командира дивизии, чтобы он вместе с дивизионным комитетом провел демократизацию армии без особых осложнений.

Померанцев посмотрел на меня, и я понял его взгляд. Так вот, оказывается, зачем нас вызвали, нам предстоит выбрать командира дивизии.

Семенов сел. Виноградский обратился к нему:

— А если, господин генерал, дивизионный ревком попросит вас остаться нашим выборным командиром?

— Да, да, просим! — поддержал Померанцев.

— Благодарю за честь, — поклонился генерал, — но, к сожалению, я должен срочно уехать на лечение. Думаю, что мое присутствие здесь сейчас излишне. Честь имею. — И ушел.

— Что ж, — развел руками Виноградский, — ничего не поделаешь Ревком еще до совещания предложил генералу остаться, но тот не согласился. Теперь нам нужно избрать нового командира дивизии. Мы рассматривали этот вопрос и предлагаем кандидатуру прапорщика Малкина. Он только недавно окончил школу, и хотя еще не воевал, но зарекомендовал себя энергичным, смелым, идущим в ногу с революцией.

Выдвижение Малкина поразило меня. Мы еще мало его знали. Он только что прибыл в дивизию, и его сразу же кооптировали в дивизионный комитет.

Я посмотрел на Померанцева и по его виду заметил, что он тоже в смятении. И волноваться было отчего. До сих пор нам доказывали, что командовать дивизией может только генерал, окончивший академию генерального штаба. На худой конец, временно — полковник. А тут — прапорщик. Да еще новичок на фронте, не нюхавший пороха, не командовавший даже ротой. Глядя на безусое, в очках лицо Малкина, я подумал, что даже мой заместитель Кичигин имеет больше права рассчитывать на такой пост.

Только я было раскрыл рот, чтобы предложить кандидатуру полковника Максимова, как все унтер-офицеры единодушно поддержали Виноградского. Один из них, представитель Челябинского полка Петров, ныне пенсионер, встал и говорит:

— Прапорщика товарища Малкина я знаю давно. Будет из него хороший командир дивизии.

И Малкина выбрали.

Виноградский снова встал:

— Дивизионный ревком хорошо понимает, что у товарища Малкина мало боевого опыта. Поэтому предлагаем выбрать начальником штаба дивизии поручика Абрамова.

От неожиданности я вздрогнул. Что же это?.. Штабная наука представлялась мне недосягаемой… Мои мысли никогда не залетали выше должности командира батальона. Повинуясь внутреннему порыву, я твердо заявил:

— Есть возражение! Для предлагаемой должности у меня нет ни знаний, ни опыта. Кроме того, если я не выполню советов врача и не выеду завтра-послезавтра в госпиталь, мне угрожает слепота. Предлагаю избрать капитана Померанцева.

Кандидатура капитана прошла единогласно.

После этого мы обсудили вопрос о мерах, которые следовало принять для быстрейшей демократизации дивизии и для поддержания ее боеспособности. Каждый высказывал свое мнение, и его внимательно слушали. Особенно смело, с неожиданными предложениями выступил Малкин. Глядя на него, я просто удивился: пороху не нюхал, а какие здравые суждения!

На обратном пути в батальон я зашел в штаб полка и получил направление в госпиталь. Поскольку Кичигин уехал в отпуск, командование ротой передал прапорщику А. Пирогову. Жаль было оставлять подразделение «на распутье», но ничего не поделаешь — надо вылечить глаза.

На ближайшей станции меня приняли в санитарный поезд, и он отправился на восток, в Россию. Наш вагон был заполнен больными и ранеными офицерами. Они вели бесконечные разговоры о положении в стране. Некоторые в истерике кричали, что Россия погибла. Другие успокаивали их, утверждая, что большевики не продержатся дольше января 1918 года.

Я еще очень многого не понимал, в разговоры попутчиков почти не вступал. Но по всему было заметно, что в стране повеяло чем-то новым, радостным для народа. И представлялось мне, будто сейчас, в зимнюю декабрьскую стужу, над Россией взошло солнце, яркое и желанное…

В морозное утро наш санитарный поезд остановился у перрона харьковского вокзала. Сквозь закрытые окна и двери в вагон врывался гул толпы. По перрону пробегали озабоченные бородатые солдаты с вещевыми мешками за спиной.

В Харькове мы разгрузились и примерно через час очутились в большом сером здании госпиталя, расположенного на привокзальной площади.

Пребывание в госпитале в начале восемнадцатого года много дало мне для понимания происходящих событий. Харьков был тогда столицей молодой Украинской Советской Республики. Здесь формировались, сюда прибывали из Петрограда и Москвы революционные войска. Отсюда они направлялись к Ростову для борьбы с калединцами и на юго-запад, чтобы освободить Украину от буржуазных националистов. Каждый день жизни в Харькове приносил новое и очень важное. Все это хотелось получше осознать.

Повышенный интерес к событиям проявляли все молодые офицеры военного времени, вроде меня. Мы жадно наверстывали упущенное за вторую половину семнадцатого года.

С опозданием на два месяца мне удалось прочитать обращение II Всероссийского съезда Советов «К фронту», призывавшее сохранять революционный порядок и твердость. У меня это обращение вызвало большое удовлетворение. Выходит, недаром мы крепко держали позиции на Карпатах. Не допустить врага к своим границам — значит облегчить новому правительству переговоры о почетном мире.

Харьков бурлил, как кипящий котел. Стало известно, что представители Центральной рады подписали сепаратный договор с Германией, призвали немцев на Украину. Сопоставляя прочитанное в газетах и услышанное на митингах, мы приходили к выводу, что только большевики, ведущие политику за прекращение войны из условиях сохранения целостности страны, могут спасти родину.

В то же время многие из кадровых офицеров брюзжали. Мне запомнился один из таких, бывший капитан, ехавший с нами в санитарном поезде и теперь находившийся со мной в одной палате. Всем он был недоволен, все его раздражало.

— Погубили, ироды, Россию, разложили армию. Немец теперь возьмет нас голыми руками. Вы слышите, как они поют за окном: «Смело мы в бой пойдем…»? А кто их поведет? Ни один порядочный офицер не может показаться на улицах… Лежим скоро месяц, а не видели пока никого из начальства.

В этот момент словно нарочно вместе с врачом и сестрой в палату вошел средних лет человек, в простом ватном пиджаке.

— Здравствуйте, товарищи! Я комиссар госпиталя. Как себя чувствуете? Как идет лечение? — приветливо улыбаясь, спросил он.

— Ухаживают за нами хорошо, — ответил за всех мой сосед по койке прапорщик Н. Кудрявцев. — Только вот с питанием того… неважно.