На берегу великой реки

– Увольте, не хочу я в канцелярию!

– Браво, браво! – громко хлопнул в ладоши отец. – Видно птицу по полету. Губернаторской канцелярии мало? В министерство метим? Отлично! Там такие люди тоже нужны. Желаете, окажу вам протекцию? У меня министр – близкий друг. Его сиятельство граф Александр Петрович Лопухов. Гостем в моем доме недавно был. Слыхали?

– И в министерство поступать у меня нет желания.

– Как? И в министерство не хотите? Ну, знаете, не ожидал. Впрочем, ваша воля. Как говорится, потчевать можно, неволить – грех. Да-с, милейший, грех!

Снова наступило молчание. Мальчикам надоело сидеть в углу. Они затеяли возню. Свалившись на пол, Андрюша загремел стоявшим в углу ведром.

– Кто там? – раздраженно крикнул из классной комнаты отец.

Дети оцепенели. Вот сейчас выглянет строгое лицо отца, и тогда все пропало. Подумает, что они нарочно подслушивали.

Но тревога оказалась напрасной. Слышно, как Алексей Сергеевич снова изо всех сил расхваливал почерк учителя.

– Вам что-нибудь написать нужно? – догадался Александр Николаевич.

– Вот именно! – обрадованно подтвердил отец. – Имею намерение подать покорнейшую просьбу в правительствующий сенат по поводу всероссийских розысков Степки Петрова. На местные власти, признаться, мало надеюсь. Так вы уж извольте написать.

Слышно, как учитель часто-часто застучал пальцами по подоконнику.

– Увольте, не могу! – твердо сказал он наконец.

– То есть как «не могу», позвольте спросить? Почему вы не хотите уважить мою покорнейшую просьбу?

– Почему? – Александр Николаевич помолчал. – Извольте, я скажу. Вот вы говорили о таланте. Так, если хотите знать, Степану Петрову он самим богом дан.

Алексей Сергеевич громко запыхтел:

– Скажи на милость, какой Ломоносов! Я ему покажу талант! Доберусь до разбойника!..

– Простите, тогда мне нечего больше вам сказать, – не повышая голоса, проговорил учитель. – Желаю здравствовать.

Дверь классной распахнулась, и Александр Николаевич быстрыми шагами направился к выходу. Заметив своих учеников, он повернулся к ним и сказал:

– Сегодня мы больше не занимаемся, дети. А завтра… завтра будет видно. До свиданья!

Мальчики бросились в свою комнату. Здесь из окна было видно, как, засунув руки в карманы, учитель торопливо шагал по дороге к Аббакумцеву.

Придет ли он завтра? Разрешит ли ему отец продолжать занятия? И Коля поспешил с этими вопросами к матери.

Выслушав сына, Елена Андреевна погладила его по голове и грустно сказала:

– Как это все нехорошо получилось! Ну, зачем вы остались там? Зачем подслушивали? – И столько глубокой скорби было в ее словах!

За дверью послышалось недовольное бормотание. Это отец. Коля теснее прижался к матери. Стукнула дверь.

– Я ему покажу, где раки зимуют! – выкрикивал отец. – Он у меня напляшется.

– Вы, кажется, чем-то взволнованы? – протягивая руку для поцелуя, спросила Елена Андреевна. Но отец, не замечая руки, продолжал ругаться:

– Метлой поганой прикажу гнать. Чтоб и духу его не было!

Все ясно: учителю отказано! А Елена Андреевна в глубине души еще надеялась, что дело закончится обычной вспышкой несдержанного в своем гневе мужа, не дойдет до крайности. Но, увы!

– Андрюше с Николенькой осенью в гимназию, – робко напомнила она.

– Невелика беда, если и не поедут, – пробурчал отец. – Гимназия, гимназия! Одни только расходы. За обучение платить, за то, за другое!

Мать печально опустила голову. Екнуло сердце и у Коли. Значит, прощай, гимназия! А сколько о ней было разговоров, как мечтали они с Андрюшей о красивых гимназических мундирах.

Неужели действительно все кончено? Какое горе! Так вот и сидеть дома, взаперти? Не выдержав, Коля громко заплакал. Безуспешно пыталась успокоить его встревоженная мать.

– Ну, чего ревешь? Чего нос повесил? – уже другим тоном неожиданно заговорил отец. – Отправлю, отправлю в гимназию. Дай срок! А обучителя найдем. Дело нехитрое. Теперь их много развелось… на нашу голову. Найдем! Сегодня же с тобой к Катанину поедем. Чего-чего, а учитель у него найдется. Кстати, и щенков попрошу. Давно собираюсь…

Вот так раз! Никак не ожидал этого Коля. И гимназия будет и к Катанину поедут. Ах, как здорово!

С отцом иной раз бывает такое. Находит на него добрый стих, как говорит няня. А откладывать своих решений он не любит. Сразу берется за дело. Сказано, значит все!..

Через час из ворот барского дома выехали легкие санки, в которых сидели Алексей Сергеевич и закутанный с ног до головы Коля. Сначала путь лежал по торному, плотно укатанному Костромскому тракту. Запряженный в санки вороной жеребец Керчик быстро перебирал стройными ногами.

Вскоре сани свернули влево. Дорога шла теперь открытым полем. Керчик то и дело увязал в снегу. Бока его вспотели. Из оскаленного рта брызгала белая, как снег, пена.

Впереди выросла высокая стена хвойного леса. Будто густой позолотой окрашены стволы стройных, вечно зеленых сосен. Веселым хороводом кружились на встречных полянках молоденькие елки, причудливо одетые в белоснежные наряды. Стремительно пересек дорогу заяц-беляк, мелькнув коротким, словно обрубленным хвостом.

Ослабив вожжи и пустив Керчика шагом, отец похвалялся:

– Уж я этих косоглазых столько на своем веку побил, что и счет потерял. По одной только нынешней пороше сотни три застрелил. Да разве это звери! Мелюзга, вроде ершей в Волге. Вот лиса – другое дело: зверь первостепенный. Ну, и с медведем интересно позабавиться. Жаль, куниц теперь попадается мало. В прошлом году всего двух убил. А ныне… – Алексей Сергеевич поперхнулся, вспомнив, как Ефим застрелил куницу у него под носом, – ныне и того нет.

Причмокнув, он резко дернул вожжами:

– Э-эх, пошел!

Рванув сани, Керчик, как ветер, понесся вперед. Со свистом поскрипывали полозья.

Скоро Коля увидит того знаменитого Катанина, о котором так часто и много твердил отец, то отчаянно, на чем свет стоит, ругая, то восхищаясь его богатством. Ругая Катанина, отец говорил, что он опасный вольнодумец, что его выслали из Петербурга в деревню по приказу самого государя. Отца особенно возмущало, что Катанин пишет стихи и даже печатает их в журналах.

Часа через три после отъезда из Грешнева путники добрались наконец до места. Санки остановились у крыльца двухэтажного дома с белыми величественными колоннами. Алексей Сергеевич не успел выбраться из санок, как Керчика подхватил под уздцы неизвестно откуда вывернувшийся молодой парень с лихо заломленной шапкой на черных кудрях.

– Ты у меня смотри, – цыкнул на парня Алексей Сергеевич, – дай остыть, не сразу пои! Испортишь коня.

– Знаем. Не впервой. Наш брат в этом деле ученый.

– Ого! – изумленно выкатил глаза Алексей Сергеевич. – Ты как отвечаешь? Как отвечаешь, я спрашиваю!

– Обыкновенно отвечаем, – не смутился парень, – знаем, говорю, свое дело. Учены!

– А я вот тебя еще поучу, – погрозил кулаком Алексей Сергеевич, со злостью бросив шубу на санки.

В широких дверях дома стоял бородатый швейцар с золотыми галунами. Он с достоинством склонил седую голову:

– Петр Васильевич скоро будут! Извольте подождать в гостиной.

И то, что швейцар назвал своего барина по имени-отчеству, и то, что он недостаточно низко поклонился, еще больше возмутило Алексея Сергеевича. Хотел было он рявкнуть на слугу, но сдержался: не в своем доме, не в Грешневе. Уж там-то он показал бы, как надо кланяться!

В уютной гостиной Колю после мороза охватила приятная теплота. Угнездившись в мягком кресле, он с любопытством осматривался вокруг. Громадные светлые окна. Длинный стол с резными ножками, стулья с высокими спинками, обитыми красным бархатом. А на стенах большие картины в золоченых рамах. И люди, изображенные на картинах, не такие строгие, как на портретах в грешневском доме. В углу комнаты стоял громадный книжный шкаф со стеклянными дверцами.

Отец уселся возле сына и смотрел куда-то во двор. Коле скучно. Он еще раз бросил взор на картину, глаза его устало слипались. Потер кулаком – не помогало. Лучше уж и не открывать!