Чекисты [Сборник]

Наконец приглашают во внутренние покои. Обстановка в комнатах шикарная, чувствуется, что живет дамочка в достатке. Усаживаемся в кресла, беседуем.

Мало-помалу ледок настороженности тает, и мадам дает согласие помочь, назначает время. Тогда я завожу разговор более общего характера. Сперва осторожно, а затем все более определенно высказываю свое отношение к существующим порядкам в городе, жалуюсь на свое опостылевшее одиночество. Как бы между прочим, показываю документы. Сработаны они мастерски и, разумеется, производят должное впечатление.

Мадам явно кокетничает с франтоватым молодым полковником. Говорит, что по вечерам у нее бывает общество. Наведываются иногда и особы весьма осведомленные.

— В чем осведомленные? — наивно спрашиваю я.

— Ну мало ли в чем. К примеру, в предстоящих вскоре переменах…

Для первого знакомства решаю особенно не нажимать, чтобы не вызвать подозрения, вежливо прощаюсь и ухожу. Мадам — сама любезность. Провожает до двери, улыбается, хихикает.

Рассказывать обо всех моих визитах довольно долго, да и неинтересно. Скажу только, что вполне они себя оправдали и принесли нам немалую пользу.

В назначенный срок на квартире у мадам Губченко был произведен внезапный обыск. Удалось захватить довольно важных птиц из вражеского подполья, а самым значительным среди них оказался Вильгельм Иванович Штейнингер, довольно крупный деятель кадетской партии и видный столичный фабрикант, глава фирмы «Фосс и Штейнингер».

Не сразу, конечно, выяснилось, что почтенный фабрикант и таинственный Вик — одно и то же лицо. Штейнингер упорно все отрицал. На квартире у него обнаружили отпечатанные на восковке антисоветские воззвания. Не моргнув глазом, он заявил, что знать ничего не знает, а воззвания эти к нему подброшены. Начали его уличать сообщники, прямо говорят, что именно он являлся руководителем петроградского филиала «Национального центра», — все равно отпирается.

Но веревочка, говорят, сколько ни вьется, а конец бывает. Так вышло и с этим отъявленным врагом Советской власти. В конце концов под тяжестью улик он вынужден был сознаться.

Вскоре после этого я был переведен в Москву, во Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию, где принимал участие в окончательной ликвидации «Национального центра».

Великое счастье было работать под руководством Феликса Эдмундовича Дзержинского.

О Дзержинском написано немало. Всех, кто его знал, кто был с ним знаком, работал, неизменно поражала кристальная чистота натуры председателя ВЧК, его неутомимая энергия, умение всего себя отдать служению партии.

Меня в. Феликсе Эдмундовиче поражала удивительная мягкость и сердечность в обращении с людьми… Придешь к нему с докладом, дело крайне важное, не терпящее. отлагательств, а он прежде спросит, как здоровье, почему сегодня такой бледный, снова, наверное, не выспался, сидел всю ночь напролет.

Никогда не забуду случай, который взволновал меня и запомнился на всю жизнь. Проводили мы весьма ответственную и нелегкую операцию, кстати, по личному заданию Дзержинского. Домой я вернулся поздно, что-то в третьем или четвертом часу ночи. Только прилег — телефонный звонок. В трубке виноватый голос Феликса Эдмундовича:

— Послушай, товарищ Васильев, знаю, что ты устал, и очень прошу извинить за беспокойство… Только что звонил Владимир Ильич, он очень интересуется этим вопросом… Словом, не мажешь ли приехать на часок? Машину я вышлю…

— Еду, Феликс Эдмундович! — ответил я, искренне не нанимая, почему это извиняется председатель ВЧК: ведь сам он еще работает, и Владимир Ильич бодрствует, несмотря на поздний час, а передо мной вдруг извиняются за беспокойство.

Но таков был Дзержинский. Твердый и безжалостный к врагам Советской власти, он становился воплощением доброты и человечности, когда нужно было помочь товарищу.

И все мы, его помощники, его ученики, старались в меру своих сил быть похожими на Дзержинского.

Иван Батенин. ПАРОЛЬ — 13, ОТЗЫВ — 57

Июльским вечером 1918 года прохожие на Арсеньевской улице стали невольными свидетелями довольно странного происшествия. Двое неизвестных быстро нагнали шедших впереди мужчин и без всякой видимой причины затеяли с ними драку. Раздался выстрел. На помощь нападавшим подбежали еще двое. Один из оборонявшихся кинулся бежать, за ним погнались.

Как всегда в подобных случаях, собрался народ. Молодой мужчина, которого крепко держали за руки, взывал к толпе:

— Люди добрые, что же вы смотрите! Эти бандиты хотят нас ограбить!

— Безобразие! — раздались возмущенные голоса. — Нарвская шпана совсем распоясалась!

— Надо еще разобраться, где тут шпана, — с достоинством ответил один из затеявших драку. — Беляка мы поймали, отъявленную контру, а вы говорите — шпана.

Происшествие на Арсеньевской улице было, разумеется, неслучайным. Недели за две до него слесарь Путиловского завода Петр Васильков возвращался домой с работы. На Петергофском шоссе повстречался ему Николай Корольчук. Хотя и не были они друзьями, но, не видевшись долго, разговорились. Корольчук пожаловался на трудности городской жизни, сказал, что надумал, было, уехать в деревню, а на днях появилась другая, более интересная возможность. Предложили ему, оказывается, работу, причем на весьма выгодных условиях. Заработок не менее тысячи рублей и на дорогу дают тысячу.

Василькова это заинтересовало. Еще больше он заинтересовался, когда узнал, что Корольчука приглашают работать где-то на севере, не то в Мурманске, не то в Архангельске. «Как же это возможно? — думал Васильков. — Там хозяйничают англичане, а в Питере туда набирают на работу?»

Попрощавшись, Васильков направился домой. Из головы не выходила эта удивительная новость. И чем больше он думал об этом, тем тревожнее становилось на душе. Нет, тут что-то неладно. Надо посоветоваться со Степаном Дедовым. Человек он знающий, толк в таких вещах понимает.

Степан Дедов вот уже полгода работал в следственной комиссии Нарвского района. Дел у него было по горло, и он частенько задерживался на новой службе до поздней ночи.

Васильков застал старого заводского товарища в служебном кабинете и сразу выложил все свои сомнения.

— И мне это кажется непонятным, — задумчиво сказал Дедов. — Знаешь что, друг дорогой, нечего нам строить догадки, надо сообщить об этом в Чека, она небось разберется. Давай завтра и поедем вместе. Это правильней, чем попусту гадать…

На другой день они были приняты Урицким — председателем Петроградской Чрезвычайной Комиссии. Васильков подробно рассказал о своем разговоре с Корольчуком.

— Молодцы, что пришли, — одобрил Урицкий. — Империалисты, как известно, начали интервенцию. Они открыто и тайно используют наших классовых врагов. Надо поэтому критически оценивать малейший подозрительный факт…

Позвонив по телефону, Урицкий попросил зайти к нему члена президиума ЧК Бокия.

— Знакомься, Глеб Иванович, — сказал он, представляя путиловцев, и кратко изложил суть дела.

— Сигнал, по-видимому, серьезный, — заметил Бокий. — Это, Моисей Соломонович, чем-то напоминает проводившийся в начале нынешнего года набор бывших офицеров в войска Каледина. Феликс Эдмундович лично занимался этим делом.

Затем Урицкий и Бокий задали несколько вопросов, касающихся личности Корольчука. Васильков сказал, что работает тот автослесарем в гараже, что знает его Васильков около года, но близко никогда не общался.

— А как вы посмотрите, друзья, если мы попросим вас оказать нам кое-какое содействие? — спросил Урицкий.

Оба путиловца, видно, не ожидали такого оборота дела. После небольшой паузы Дедов сказал:

— Надо, значит надо. Я согласен, как ты, Петр?

— И я согласен, — сказал Васильков.

Бокий усмехнулся:

— Товарищ Васильков положил, можно сказать, доброе начало, не выказав Корольчуку своих подозрений и не отговаривая его от поездки. Это облегчит нам проверку…