Дневник 1984-96 годов

У героев А. Курчаткина, Ч. Гусейнова, М. Холмогорова овеществляться нечему: фантомы, истинное слово — фантомы, болотные пузыри! Что же держит их до поры на плаву?.."

Последняя цитата — Вадима Соколова. Я для него стал каким-то знаменем, топором, при помощи которого он крушит свои обиды. Ключ к его обидам, мне кажется, в строке: "рядом с романом одного из лидеров современной прозы". Досадить, и поболезненнее, этому лидеру, разве не сладко?

"Подведем итоги: кто в выигрыше от таких кампаний? Если начинающий прозаик не просто молод, но свеж и нов в своем таланте, зачем придерживать его до очередного "месячника"? А если он только молод — зачем снижать гребень литературного процесса до уровня издательского конвейера, с которого и без того сходят в плановом порядке безликие книги сорока- и тридцатилетних? "Имитатор" Сергея Есина был напечатан в "Новом мире" рядом с романом одного из лидеров современной прозы — и ничего, не потерялся, был справедливо замечен и читателями, и критикой, занял свое законное (заметное) место в литературном процессе. И не потребовались ссылки на возраст автора, на его малозамеченные до того рассказы, на то, что он еще "сорокалетний". Как не потребовались Вячеславу Кондратьеву ссылки на то, что он совсем не "тридцатилетний" — уже первые его публикации убедительно доказали, что военная проза приобрела новый и свежий (молодой!) талант. Выходит, палка о двух концах. С одной стороны, авторов одного и двух прозаических сборников объективный литературный процесс (а не только злонамеренная критика) не замечает, не включает в себя потому, что они молодые, образованные, бойко и гладко ("пропорционально и симметрично") пишущие, почти как "сорокалетние", — на поверку оказываются не новыми. Количество публикаций не переходит в качество, и повесть молодой Надежды Кожевниковой "В легком жанре" (опубликованная в том же "Новом мире") при всех своих претензиях не становится новым "Имитатором". Тут уж ничего не поделаешь — литературный процесс беспощаден к произведениям второй свежести. (Свежесть бывает только одна…?)" Завтра поездка в Петергоф. Пьеса идет трудно.

12июня. Пьеса вообще никак не идет. Чувствую себя плохо, вялость. Ох, это грустное прощание с молодостью! Кстати, прочел очень жесткие записки Лидии Гинзбург. Старость как социальная старость. Много других очень точных впечатлений.

Поразила Петрокрепость. Ничтожный клочок земли, вызывающий такие поразительные исторические ассоциации. Но это и служение человеческого духа. Наверное, над крепостью какое-то сгущение скорби и жалости, все здесь пронизано умственным электричеством.

Подъехали в Петрокрепости (мне по сердцу старое название — Шлиссельбург) в одиннадцать вечера, отплыли в полночь. Призрачные сумерки в тяжелом течении Невы. Запомнился современный памятник в разрушенном соборе. Стал вспоминать список узников.

Весь вчерашний день гуляли: были в Лодейном поле. Ничего. На памятнике, установленном радением купца, новая табличка: "кой ты купец, вон его из истории". Несправедливо все это.

Сегодня были на Марциальных водах и ездили к водопаду Кивач. "Алмазна сыплется гора. С высот четыремя скалами, Жемчуга бездна и сребра. Кипит внизу, бьет вверх буграми…?" Не ожидал, что попаду в эти места. И память о стихах Державина, и упоминание в документах Петра. Для меня это оказалось более неожиданным, чем если бы я попал в Америку.

13 июня. Тринадцатое — будь осторожен. Сегодня в полдень отплываем из Петрозаводска и едем на Кижи.

14июня. Пьеса немного продвигается, т.е. решается ее композиция — ближе к третьей повести книги. Мой широкозахватный метод терпит катастрофу.

Вчерашний день был посвящен Кижам. Как же велика Родина, какие удивительные формы есть у нее для счастливой жизни, чтобы радоваться каждый день? И сколько дерзости и веры в собственные силы нужно было иметь, чтобы построить два этих храма. Какой поразительный вызов! Что увидел и почувствовал дерзкий плотник, первый раз усевшийся на бревне на самой вершине сруба. Это был первый взгляд человеческий с верхней точки. До этого так мог смотреть в здешних местах лишь Бог.

Вот мысли, которые пришли в голову, когда смотрел я на разбегающиеся темно-зеленые острова. Когда отплывали, Кижи, две церкви еще долго виднелись вдали, меняя объемы и превращаясь в рыцарские замки, мечети, многобашенные города.

8 июля. Не писал бог знает сколько. Прошел съезд писателей, который принес много разочарований. В выступлениях отчетливо читались собственные обиды, нежели стремление ратовать за общее дело. Я радуюсь только одному: не дал втянуть себя в склоки и перемазаться. Обошлось без доверительных разговоров и сплетен. На чем зиждется наше стремление говорить о чем угодно, только не о литературе? Съезд превращается в парад благих намерений. Все было бы нормально, если бы разговоры подкреплялись литературой. В этом мире писательское мнение должно быть выражено произведениями, художественным словом. Чего ждать от Рождественского, бывшего удачного поэта? Наша поэтическая гвардия — Вознесенский и Евтушенко — сыграла по спектаклю, сценарии которых предварительно оговорены.

В выступлении Бондарева был намек на "Имитатора" — окраска этого намека неясна, но, уж конечно, в соответствии со вкусом у Ю.В., не без раздражения.

За последнее время подготовил рукопись "Гладиатора", у которого теперь новое название — "Временщик и временитель". Название вытащил Б. Тихоненко. В моем сознании оно пока прижилось, но, чувствую, все еще тысячу раз поменяется.

Ленинская пьеса подвигается тоскливо, но я в нее верю, потому что нашел какие-то ходы. Дай Бог, все пойдет.

Сегодня в очереди за кабачками и помидорами прочел повесть А. Курчаткина "Бабий дом". Надо написать ему письмо, много терпения, уверенности в интересности этого сострадательного быта, но все это уже ушло. Есть фразы, которые меня просто пугают длиннотами и неуклюжестью. Хотя о литературе по фразам судить нельзя.

Сегодня на почте встретил Г.Я. Бакланова. Он рассказал историю о том, как Г. Марков еще на пять лет остался Марковым. Как известно, в Кремлевском дворце он своего доклада не дочитал. На 12-й минуте ему стало плохо, и он был госпитализирован. Тем не менее на следующий день к тов. Лигачеву пришла делегация: Катя Маркова, Агния Кузнецова и Георгий Тараторкин — дочь, зять и жена, и сказали: "Г.М. - полон сил, и он повесится, если не будет выбран". Повесится, дескать, от позора. Каково?

Еще пять лет писателям придется тащить на себе эту семью и слушать команды, передаваемые через Ю. Верченко.

11 июля. Вчера около шести сбил на Ленинградском женщину. Я ехал из "Знамени" весь окрыленный: взяли! Шел ливень, она бежала через дорогу на красный свет, накрывшись целлофановым мешком. Я ехал медленно, она буквально легла мне на капот. Когда вышел из машины, она, к моему удивлению, поднялась и хотела уходить. Скорее посадил ее в машину и погнал в 62-ю больницу — это рядом. Правда, секунду колебался, не вызвать ли милицию, на другой стороне в будке сидел постовой, но боялся шока и знал, что доставлю в больницу быстрее любой "скорой помощи". Оказалось, и этого было делать не надо. Пострадавшая по дороге отряхнулась и сказала мне: везите-ка меня домой. Мы проехали мимо больницы в Теплый Стан. Вчера два раза звонил ей домой: жива-здорова. Капот у меня помят. Но все могло закончиться трагично. Никогда теперь не забуду чувство неизбежного столкновения: она бежит, а я понимаю, что на нее наеду, и ничего не могу поделать, и те мгновения, пока она не поднялась. Я подумал: все, она мертва. Суд, тюрьма или многомесячная трепка нервов (я-то невиновен), моя дальнейшая жизнь — все промелькнуло в сознании мгновенно.

Все мы живем над пропастью. Разве только от нас зависит наша дальнейшая жизнь? Вчера в "Советской культуре" вышла разгромная статья, связанная с творчеством И. Глазунова. Все не так просто. Ходят слухи, что статью написал не Вася Кисунько, а Чегодаев. Слишком много за всем этим стоит.