Истребители

На следующий день нам была поставлена задача обеспечить сопровождение бомбардировщиков 6-го авиакорпуса, но боевую работу они не вели. К исходу дня стало известно, что фашистское командование, потеряв все берлинские аэродромы, использует для взлета и посадки самолетов главную аллею в парке Тиргартен, имеющую бетонное покрытие. Командующий немедленно отправил туда четыре отлично подготовленных экипажа Ил-2. Прямыми попаданиями бомб штурмовики вывели аллею из строя, а позже два снайперских экипажа «Петляковых» окончательно добили этот последний гитлеровский «аэродром» в зоне города. Такое «внимание» было оказано бетонированной [415] полосе не случайно: наше командование принимало меры для того, чтобы никто из нацистских главарей в последний момент не мог бы воспользоваться самолетом и ускользнуть. В дальнейшем над этой аллеей патрулировали наши истребители, чтобы исключить даже чисто теоретическую возможность бегства на самолете.

28 апреля из-за плохой погоды работы у нас тоже не было. И авиация противника в воздухе не появлялась. В этот день соединения воздушной армии под минометным и зенитным огнем начали перебазирование на берлинские аэродромы. Для нас — если иметь в виду масштабы воздушной армии — это было знаменательным событием. Первой начала перемещение 193-я истребительная дивизия 13-го авиакорпуса генерала Б. А. Сиднева. 515-й истребительный авиаполк этого корпуса был переброшен на известный берлинский аэродром Темпельгоф. Он повидал всех фашистских лидеров. Там звучали зловещие хвастливые речи, оттуда непосредственно коричневая чума расползлась по многим странам. И здесь же Геринг давал клятвенные обещания силами люфтваффе стереть с лица земли Москву и Ленинград. Теперь же в ненастный день 28 апреля 1945 года сюда, на Темпельгоф, производили посадку летчики 515-го истребительного авиаполка, может быть, даже не зная всего того, что было связано с этим аэродромом. Что означал для наших воинов берлинский аэродром, если сам Берлин лежал в руинах и был окутан черным дымом и облаками пыли от битого камня? А еще предстояло несколько суток кровопролитных боев — фашизм, потерявший уже абсолютно все, цеплялся за эти руины.

Другие истребительные полки 193-й авиадивизии были перебазированы на аэродром Шенефельд.

Это было смелое и необходимое мероприятие. Оно облегчало прикрытие наших войск, сражавшихся в городе и западнее него.

На исходе 28 апреля генерал С. И. Руденко поставил мне задачу проверить готовность аэродрома Ораниенбург к перелету туда штаба дивизии и одного из полков. При этом командарм сообщил, что связи с инженерным батальоном, восстанавливающим этот аэродром, в данный момент нет, и потому о готовности поля к приему самолетов неизвестно. Восстановленная полоса и ее направление должны быть обозначены вешками, хорошо заметными с воздуха. Аэродром Ораниенбург располагался на северной окраине Берлина. [416]

29 апреля, когда наши войска продолжали вести ожесточенные бои за центр города, возросло вдруг сопротивление вражеской авиации. Над городом появлялись мелкие группы немецких самолетов и пытались атаковать наши части. В основном это были ФВ-190, которые ходили шестерками и четверками. Ночью одиночные транспортные Ю-52 пытались доставлять грузы блокированным в городе войскам. Это было все, на что еще способна немецкая авиация.

Выполняя приказ командующего, 29 апреля я вылетел на свободную охоту с попутной проверкой готовности аэродрома Ораниенбург. Со мной вылетели майоры Скупченко и Свитнев.

Над центром Берлина самолетов противника не было. На аэродромах Тегель, Кладов, Вензекендорф и Шенвальде пусто — картина та же самая. Авиация противника, в том числе и истребители, покинула аэродромы Берлина и его окрестности и теперь базировалась севернее, откуда еще пыталась вести боевые действия.

Не встретив фашистов, мы взяли курс на Ораниенбург. Сделав над аэродромом два круга — на высоте 800 и 400 метров, — мы не обнаружили ни восстановленной полосы, ни людей. Зато хорошо были видны многочисленные повреждения. Это был основной аэродром известной авиационной фирмы «Хейнкель», имевший три бетонные взлетно-посадочные полосы. Его нещадно бомбила авиация союзников — следы этих налетов мы видели: около 900 воронок. Они, забросанные свежей землей, с воздуха ничем не отличались от незасыпанных. Вешек, которыми должна была быть отмечена восстановленная полоса, мы обнаружить не смогли.

Я приказал по радио майорам Скупченко и Свитневу находиться под облаками и прикрывать меня, а сам решил снизиться и повнимательнее все осмотреть. Но и о высоты 50 метров восстановленной полосы я не увидел. При повторном заходе я выпустил для уменьшения скорости шасси и наконец увидел нужное мне направление. То, что должно было быть обозначено вешками, отмечено было едва заметными тонкими ветками, которые сверху просто не были видны. Я убрал шасси, перевел взгляд на своих ведомых, которые находились впереди и выше, и вдруг увидел, что сзади, из облаков, звено за звеном вывалились две четверки ФВ-190, которых ни Скупченко, ни Свитнев не видели. Я закричал по радио: «Сзади «фоккеры»!» Но было поздно. «Фокке-вульфы» открыли огонь, [417] и один наш истребитель загорелся. Летчик выпрыгнул с парашютом и начал снижение, но фашисты стали расстреливать парашютиста. Еще не зная, кто из двоих сбит, я передал другому летчику, что спешу на помощь и чтобы он, пока я не наберу высоту, прикрыл товарища и обеспечил ему нормальное приземление. Пока это происходило, появилось еще одно звено «фоккеров». Но оно в бой не вступало — барражировало в стороне.

Я торопился. Набрав скорость, с горки, с разворотом, я вышел в район снижения парашютиста. «Фоккеры» поочередно обстреливали беззащитного летчика. Мое появление было для них неожиданным: вероятно, до этого они меня не видели. Сверху падал охваченный пламенем один из ФВ-190 — его сбил майор Свитнев, которого я узнал по позывному. Так что теперь я знал, что на парашюте спускался майор Скупченко.

Задача наша состояла в том, чтобы каждый раз немедленно переходить в контратаку и не позволять очередному фашисту вести прицельный огонь по В. И. Скупченко. Главным было не пропустить ни одной атаки. Мы взаимодействовали, но каждый из нас бился самостоятельно, оценивая обстановку, наблюдая друг за другом и согласуя свои атаки с маневрами «фокке-вульфов». Попытка связать нас боем и отвлечь от прикрытия парашютиста гитлеровцам не удалась.

В ходе этого боя мы чувствовали, что немцы уже не те. Они явно были деморализованы. Их было одиннадцать, а нас только двое; при этом мы были связаны задачей прикрывать своего товарища, и потому маневр наш был ограничен. Кроме того, бой неумолимо приближался к земле, а у противника на высоте был солидный резерв — целое звено. Тем не менее после приземления майора Скупченко «фоккеры» вышли из боя, даже не попытавшись потягаться с нашей парой, хотя имели более чем пятикратное превосходство и явное выгодное тактическое положение. Сначала я не понял, почему они не стали нас атаковать. А потом стало ясно: в последние дни проигранной войны гитлеровцы просто уже не хотели рисковать своей шкурой. Поэтому и стреляли только в безоружного Скупченко: тут риска не было...

* * *

Что-то не везло мне с осмотром аэродромов. То на минное поле въехали, то чуть товарища не потеряли и сами попали в трудное положение. Казалось бы, на этих [418] волнениях все могло бы и закончиться. Но, как вскоре выяснилось, мне предстояло еще раз испытать судьбу.

Северо-восточнее Берлина на аэродроме Бернау был приготовлен самолет По-2 специально для осмотра Ораниенбурга. После боя, в котором мы со Свитневым прикрывали приземление Скупченко, мы сели на аэродроме Бернау, и я тут же на По-2 снова вылетел на Ораниенбург, чтобы детально осмотреть аэродром и забрать В. И. Скупченко. Я шел на По-2 над пригородами и кварталами северных окраин Берлина на высоте 30–40 метров, когда внезапно на меня свалилась пара Ме-109. Только тихоходность и хорошая маневренность моей машины позволили мне и на этот раз избежать неприятностей. Пришлось сделать несколько виражей вокруг водонапорных башен и других объектов. Когда «мессеры» ушли, я продолжил полет.