Воспоминания о Максимилиане Волошине

Волошину тогда предложили прочесть в курзале несколько лекций и стихи. Читал он в то время в различных городах Крыма, поддерживая этим мать и себя. Волошин охотно принял предложение, так как помимо чтения лекций он мог встретиться со многими оказавшимися здесь друзьями.

Как обычно, Волошина сразу окружили люди. Среди новых знакомых особенно интересны ему были артист Сазонов, Недоброво * и граф Апраксин ** - зять княгини Барятинской. ...> Высокий, с рыжеватой бородкой, в гвардейской форме, он производил очень располагающее впечатление.

Из письма Волошина к моей матери из Симферополя от 16 декабря 1918 года: "...Из Ялты было очень жаль уезжать, так как я очень подружился там с Недоброво и Сазоновыми (Слонимской ***). Очень дружеские отношения установились у меня также с гр. Апраксиным. Он мне читал, между прочим, свой дневник, что он вел в Царском Селе. После революции он был одним из 3-х человек, не покинувших царскую семью. Там много подлинных слов царя и царицы. Поразительно интересно 2. Потом я тебе все расскажу".

* Недоброво Николай Владимирович (1884-1919) - поэт, литературовед.

** Апраксин Петр Николаевич - до революции председатель ялтинской городской думы, гофмейстер двора Романовых.

*** Слонимская Юлия Леонидовна (по мужу Сазонова, 1887- 1957) - жена актера П. П. Сазонова, критик, режиссер-кукольник.

Ялтинская публика принимала М. Волошина по-разному: друзья и молодежь с восторгом, местная интеллигенция - несколько настороженно и подчас очень даже отрицательно. Волошин был ей мало понятен.

Мне запомнился взрыв негодования после фразы: "Из преступлений самое тяжелое не убийство, а воспитание детей".

Серьезные слушатели были покорены глубиной мысли, облаченной в прекрасную форму, тонким остроумием и блеском его выступлений.

Со мной в это время случилось несчастье. Я поскользнулась во время занятий в балетной школе и сломала правую руку около кисти. В нашей, еще земской, больнице, не сделав снимка и не вправляя руку, наложили тяжелый гипс до плеча. Дома, не желая еще больше расстраивать родителей, я старалась скрыть очень сильную боль.

Вернувшись вечером домой и узнав о моем несчастье, Макс пришел ко мне в комнату и поверх гипса начал делать пассы и что-то тихо говорить. Боль постепенно успокоилась, и незаметно я заснула. Утром Макс вновь повторил свое "лечение", и рука уже больше не болела. Но, самое главное, он точно установил место перелома, и впоследствии рентген подтвердил правильность его определения.

Пробыв в Ялте две недели, Макс уехал в Симферополь, потом в Севастополь, предполагая вновь вернуться в Ялту на обратном пути домой, но по какой-то причине он больше не приехал.

НОЯБРЬ 1922 ГОДА

Трудные условия последних лет отразились на здоровье Макса - у него развился полиартрит. Одно время он даже ходил на костылях. Неоднократно лежал в больнице и санаториях. Осенью 1922 года он лечился у профессора Щербака 3 в Севастопольском институте физических методов.

Возвращаясь из Севастополя домой в ноябре 1922 года, Макс заехал в Ялту, чтобы повидать нас всех и узнать, как мы пережили последние годы. К этому времени мы остались без отца *. Макс предложил всей нашей семье переехать к нему в Коктебель.

* Шмелев Владимир Васильевич (ок. 1873-1920) - мировой судья.

Елена Оттобальдовна очень за это время ослабела и нуждалась в уходе. Обеспокоенный ее состоянием, Макс торопился домой.

В его отсутствие за Еленой Оттобальдовной ухаживала Мария Степановна Заболоцкая. Она бросила работу в больнице в Дальних Камышах, где была фельдшерицей, и приехала в Коктебель.

...> Смеясь, Макс рассказывал, что в Севастополе его лечили "вытапливанием сала", то есть до плеч сажали в американскую термальную камеру, и он там потел.

Вскоре эта камера, не выдержав его русского веса, испортилась, и "вытапливание сала" прекратилось. Несмотря на краткость курса, лечение ему помогло. Макс вновь стал быстро двигаться и только при вставании морщился.

Летом у себя на вышке он принимал солнечные ванны, заворачиваясь в черную ткань. В море он уже не купался, а в молодые годы и зимой окунался в ледяную воду

В этот приезд Макс остановился у своего старого друга по Парижу художника Анатолия Григорьевича Коренева. В нашей маленькой квартире на Боткинской ему было душно - он страдал астмой.

Незадолго до этого Анатолий Григорьевич Коренев открыл небольшой музей 4 в бывшем особняке княгини Барятинской, собрав еще кое-где уцелевшие предметы искусства (фарфор, бронзу, картины, мрамор). У Кореневых при музее была квартира, и они пригласили Макса к себе. Этот музей просуществовал до 1927 года, а после землетрясения Коренев переехал в Севастополь. ...>

Мама и тетя * так и не решились бросить насиженное место в Ялте. Мы с братом еще учились. Решили отправить нас на лето в Коктебель.

В январе 1923 года мы получили известие о кончине Елены Оттобальдовны. Она умерла 8 января. Перед смертью просила Макса заботиться о Марусе, и Мария Степановна навсегда осталась в доме.

Елена Оттобальдовна похоронена на старом коктебельском кладбище рядом со своей матерью Надеждой Григорьевной Глазер. Когда гроб с телом опускали в землю, над ним кружили орлы. Макс придал этому символическое значение. (Его письмо об этом не сохранилось.)

Надежда Григорьевна Глазер умерла в 1908 году. По ее просьбе, мне, ее единственной правнучке, переслали золотой нательный крест с цепочкой - все, что у нее было.

Я не помню ни бабушку, ни прабабушку. Мама возила меня в Коктебель, когда мне было полтора года, и с тех пор я там не была.

Елена Оттобальдовна со мной играла, учила танцевать, кукарекать, за мою коротко стриженную голову и jupe-culotte ** называла меня "бритым татарчонком". ...>

* Елена Сергеевна Лямина.

** Юбка-штаны (франц.).

Вскоре после ухода от мужа Елена Оттобальдовна с Максом уехала в Москву и одно время жила в семье старшей сестры Елизаветы Оттобальдовны, бывшей замужем за Сергеем Константиновичем Ляминым - инженером-путейцем, начальником дороги Москва - Брест-Литовск. В этой семье было четверо детей: старший сын Александр, за ним шли две дочери Елена и Любовь - моя мать, и, наконец, младший сын Михаил. С ними жила к этому времени уже овдовевшая бабушка Надежда Григорьевна. Временами наезжала сестра Сергея Константиновича - Анна Константиновна. Елизавета Оттобальдовна была тяжело больна туберкулезом и большую часть времени жила в Швейцарии, куда иногда брала младшую дочь Любу, где она и получила свое первое воспитание.

По просьбе Елены Оттобальдовны Лямин устроил ее на работу в контору управления Юго-западной железной дороги.

По тогдашним понятиям женщине из общества служить не полагалось, но Елена Оттобальдовна никогда не считалась с его мнением и всегда поступала только согласно своим собственным взглядам.

В отсутствие Елизаветы Оттобальдовны за воспитанием детей следила бабушка Надежда Григорьевна, а за хозяйством Анна Константиновна.

Макс проводил время в обществе кузин Лёли и Любы, старшая и уже начитанная Лёля была для Макса интересной собеседницей, а с младшей Любой, более легкомысленной, Макс играл и шалил. Между прочим, такие отношения между ними сохранились на всю жизнь. Свои стихи, статьи Макс присылал Лёле, спрашивая ее мнение, и одно время усиленно звал в Париж, считая, что только там она сможет учиться и всесторонне развиваться.

Иногда Люба читала Максу сказки, но так, что ни он, ни она сама ничего не понимали. В уже известных трогательных местах Люба плакала. Глядя на нее, начинал плакать и Макс. Подчас во время таких чтений их обоих заставали горько плачущими неизвестно над чем.

Для воспитания и обучения французскому языку детям взяли гувернантку-француженку. Как потом стало известно, эта особа в молодости была цирковой наездницей. Устарев для цирка, она решила отправиться в Россию и заняться там воспитанием детей. Из всей педагогической науки ей были известны только цирковые приемы. С них-то она и начала обучение своих питомцев.