Че Гевара. Важна только революция

Когда Че отправился во дворец Сукарно на официальный прием в свою честь, аргентинский посол сопровождал его в качестве переводчика. Сукарно настоял на том, чтобы показать посетителям свою личную коллекцию живописи. Осмотр продолжался очень долго, и Пардо почувствовал, что у Че кончается терпение. Наконец он нарушил тишину: «Что ж, господин Сукарно, в ходе этой экскурсии мы еще не видели ту молоденькую русскую, которая, как говорят, является главным шедевром вашей коллекции». К счастью, Сукарно не понимал испанского. А аргентинский посол едва не лишился чувств, но вовремя собрался и задал вопрос на тему индонезийской экономики.

Менендес вспоминает, как Че отреагировал на слова кубинского посла в Токио, сообщившего Геваре, что он должен на следующий день возложить цветы на могилу Неизвестного солдата, чтобы почтить память японцев, погибших в годы Второй мировой войны. Че ответил очень жестко: «Я ни за что туда не пойду! Это была империалистическая армия, убившая миллионы азиатов… А вот куда я отправлюсь — так это в Хиросиму, где американцы убили сто тысяч японцев». Дипломат залопотал, что это невозможно, что протокол уже обговорен с японскими властями. Но Че твердо ответил: «Это ваша забота, а не моя. Вы занимались обсуждением этих вопросов без согласования со мной, так что идите теперь и все отменяйте!»

Япония как растущая экономическая держава была одним из наиболее важных пунктов программы Че. Он был восхищен успехами Японии в области электроники и не преминул посетить заводы компаний «Мицубиси» и «Тошиба». В год японцы закупали миллионы тонн сахара на мировом рынке, расплачиваясь конвертируемыми валютами, к которым иена тогда не относилась, и треть этих закупок приходилась на Кубу, однако Че надеялся, что ему удастся добиться повышения этого показателя.

Он собирался предложить японцам платить за ту долю сахара, которая превышала бы обычную квоту, в иенах: эти деньги оставались бы в Японии, так как кубинцы тратили бы их на закупку японской продукции. Гевара попросил о встрече с министром внешней торговли.

«Че сообщил ему о своем предложении, — вспоминает Менендес, — но министр сказал, что не может его принять, что у них открытая экономика и они не могут пойти на соглашение такого рода; они продолжат покупать сахар, но без каких-либо обязательств. Че спросил у него: "На вас оказывает давление любезный друг с севера, да?" Японец ответил: "Да, это так". Тогда Че сказал, мол, "все в порядке": он понимает, под каким давлением они находятся».

Роль телохранителей Че в поездке выполняли Хосе Аргудин и Омар Фернандес. Че строго следил за поведением своих подчиненных. Как вспоминает Пардо, в Осаке кубинский консул пригласил их сходить вечером в знаменитое кабаре «Метрополь», имевшее в своем штате шестьсот женщин. Гевара сказал, что ему это неинтересно, и приказал военным остаться с ним. Только двум гражданским — Пардо и Виласеке — Че позволил пойти: раз уж им так хочется «попасть в кадр к какому-нибудь репортеру из «Тайм» и вляпаться в скандал, показав всему миру, как члены кубинской делегации тратят народные деньги на развлечения и выпивку в компании шлюх».

В другой раз Гевара обнаружил, что некоторые из членов его делегации куда-то исчезли. Че спросил Менендеса, куда они делись, и тот ответил, что не знает. «Зато я знаю, где они, — заявил Че. — Они пошли к шлюхам, ведь так?» Смягчившись, он добавил: «Ладно, я знаю, что такое ходить по шлюхам; в молодости я и сам у них бывал».

Однако необходимость держать себя в официальных рамках мало-помалу изматывала Че. В Индии он написал письмо матери, в котором жаловался на то, что ему постоянно приходится жестко себя контролировать: «Сбывается моя давняя мечта увидеть мир, да только мне от этого мало радости. Я должен все время разговаривать о политике и экономике, устраивать приемы, на которых мне только смокинга недостает, и при том лишать себя самых чистых удовольствий: пойти и помечтать в тени пирамиды или над саркофагом Тутанхамона… Я по-прежнему одиночка, ищущий свой путь без чужой помощи, но теперь у меня есть чувство исторического долга, у меня нет дома, нет женщины, нет детей, нет родителей, нет братьев и сестер, я верен дружбе, пока мои друзья придерживаются тех же политических убеждений, что и я, и все же я доволен, я чувствую, что во мне есть… не просто мощная внутренняя сила, которую я всегда чувствовал, но также и сила влиять на других и абсолютно фаталистичное ощущение избранности, что избавляет меня от всякого страха… Впрочем, не знаю, почему я пишу тебе это — может быть, просто потому, что скучаю по Алейде. Прими это письмо как есть, оно написано ненастной ночью под небом Индии вдали от моей родины и любимых людей».

Эти слова показывают, что Гевара скучал по Алейде, однако считал нужным не поддаваться желанию быть с ней. Он не позволил Фиделю, который был одновременно и озадачен, и заинтригован столь странным самоотвержением, присущим его аргентинскому товарищу, и не попросил прислать к нему Алейду.

Как-то вечером в Токио Че и его спутники собрались в гостиничном номере поговорить о том о сем. Как рассказывает Менендес, в этой беседе Че произнес слова, значение которых стало понятно намного позже: «В Южной Америке, конкретно в Боливии, в Парагвае, в пограничной области между Бразилией, Уругваем, Перу и Аргентиной, есть нагорье, там мы могли бы разместить партизанские войска и оттуда распространить революцию по всей Южной Америке».

Три месяца — долгий срок для революции, и, когда в сентябре 1959 г. Че вернулся на Кубу, он обнаружил, что за время его отсутствия произошло множество изменений. Фидель теперь имел больше власти, но атмосфера в обществе накалилась до предела.

Началась аграрная реформа. Правительство предложило компенсировать потери землевладельцев не «живыми» деньгами, а низкопроцентными облигациями. Вашингтон выдвинул требование — на которое Фидель пока никак не отреагировал, — чтобы американским владельцам экспроприированных земель компенсации были выплачены незамедлительно.

Зажиточные скотоводы Камагуэя повели кампанию против земельной реформы, и их поддержал офицер Убер Матос, публично осудивший распространение коммунистических идей в вооруженных силах и в НИАР. Матос стал выразителем идей антикоммунистического крыла «Движения 26 июля».

Фидель продолжал кадровые перестановки в правительстве. Место центристов занимали верные ему люди. Министром иностранных дел был назначен Рауль Роа, бывший декан социологического факультета Гаванского университета, представлявший Кубу в Организации американских государств. В то же время старый друг Фиделя Луис Орландо Родригес, стоявший у истоков «Радио Ребельде» в Сьерра-Маэстре, был снят с поста министра внутренних дел.

В середине июня в Доминиканской Республике высадилась кубинско-доминиканская партизанская группировка, состоявшая примерно из двухсот бойцов, во главе с Делио Гомесом Очоа, бывшим полевым командиром «26 июля». Однако она была разбита войсками Трухильо: часть партизан была убита, часть взята в плен, некоторые спаслись бегством. Одновременно на одной из доминиканских военно-воздушных баз начало подготовку антикастровское формирование под названием Антикоммунистический легион зоны Карибского бассейна. Оно состояло из трех с половиной сотен бойцов, среди которых сто пятьдесят были испанцами, сто — кубинцами, остальные — пестрой смесью ультраправых иностранных наемников. В числе кубинцев были старый знакомый Че — Анхель Санчес Москера, — бывшие политические деятели из Гаваны и даже личный пилот Батисты.

Тем временем с Кубы бежал глава ВВС Педро Луис Диас Ланц, который вскоре оказался в Вашингтоне и поведал американским сенаторам о том, что вооруженные силы Кубы подпадают под влияние коммунистов. Президент Мануэль Уррутиа выступил по телевидению с опровержением этих обвинений; он также заявил о собственном неприятии коммунизма, очевидно пытаясь тем самым вынудить Фиделя обозначить свою позицию.