Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.

О трудностях солдатской жизни на войне напоминает Теркину Смерть, желая убедить его в том, что нет смысла ему беречь свою жизнь, в которой только и есть что холод, страх, усталость, грязь и тоска, что мрак и ночь забвения в этом случае не хуже, и даже — предпочтительнее дня жизни. В этой же главе «Смерть и воин» солдаты из похоронной команды демонстрируют не то чтобы равнодушное, а очень спокойное, что ли, отношение к умершим: «на покойничке присядем, да покурим натощак». Разумеется, диктовалось это их «профессией», похоронщиков, но проглядывало в таких настроениях и невероятная усталость от войны, привычка к ней (было и такое).

Теркин был близок к тому, чтобы согласиться с доводами Смерти: он был тяжело ранен, «одинок, и слаб, и мал». Но еще и потому, что он никак не считал себя лучше тех других, которые уже погибли в этой войне и которым предстояла такая же участь: «Я не худший и не лучший, Что погибну на войне». И все же, ему удалось преодолеть и слабость свою, и усталость и самое смерть. Однако вышел Теркин из этой схватки, из этого спора Жизни и Смерти, далеко не тем прежним человеком, с которым читатель познакомился в начальных главах поэмы. Теперь он редко шутит и балагурит, теперь он больше слушает и являет собой человека, сосредоточенно размышляющего о чем-то серьезном и печальном. Причиной тому не только ранение, чуть не стоившее ему жизни, но и весь невыносимо тяжелый и горький опыт пережитого на войне. К появлению этих изменений в поведении и мировосприятии Теркина читатель отчасти уже подготовлен, чаще это те раздумья о жизни, в которых авторская точка зрения на мир близка к теркинской.

Одни из них были связаны с тем, что все относительно, что все на свете проходит. И это при том, что не только день, но и час в годину войны тянулся, казалось, очень и очень долго. Но человек (такова его природа) привыкал к фронтовым будням, и тогда они начинали идти быстрее и появлялась надежда, что когда-нибудь все-таки придет конец войне и страданиям. И вот тут невольно и неожиданно возникала и другая мысль: если уж и война когда-нибудь кончится, то и все другое может пройти и кончиться.

Стали посещать Теркина мысли и о том, как все сложно в жизни, и даже тогда, когда речь заходила о вещах и понятиях будто бы обычных и простых. Дело в том, что они, как и люди, в годы войны, на гране смерти, особым образом проверялись, обнажали свой истинный смысл, освобождались от ложного пафоса. К ним можно отнести слова «За Родину! Вперед!», когда они становились призывом к атаке, когда это был «клич у смерти на краю».

Можно понять, чем был обусловлен сложный и печальный состав мыслей и чувств героя. Ведь каждая атака для кого-то была последним мгновением жизни. И в связи с этим думалось о том, что к войне мы оказались совсем неподготовлены, и враг, до ужаса быстро захватив огромную часть страны, поставил под сомнение не только боеспособность нашей армии, но и жизненность всей государственной системы.

Нет, вывод такой Теркин не делает, но подходит к нему очень близко. Именно поэтому он, «любимец взводный», совсем редко «встревает» теперь в доверительные солдатские беседы. «И молчал он не в обиде, Не кому-нибудь в упрек, — просто, больше знал и видел, потерял и уберег». Он радуется, что в войне наступил перелом, что фронт все дальше откатывается к западным границам. Но из его памяти не могут уйти страшные дороги войны, он не может не видеть, что освобожденная земля лежит в руинах, он не может не страдать, понимая, сколь непомерно велико народное горе. То вспомнится ему солдат-сиротка, «бездомный и безродный», как ел «свой суп холодный После всех, и плакал он». То привидится ему «в пестром сборище людском», на одной из берлинских улиц, возвращающаяся из плена «деревенская, простая наша труженица-мать». И он поможет ей, позаботится о том, чтобы не пешком она шла домой из-за границы, и еще заметит с сердечным вниманием и участием: «Получай экипировку, Ноги ковриком укрой». Вот почему Теркин, почти всегда прежде умевший найти слово ободрения в моменты жизни иногда просто отчаянные, теперь не в силах сдержать слезы. Он плачет и просит прощения у своей земли, хотя никакой прямой вины его в том, что случилось, не было. Но такой уж Теркин по сути своей добрый, совестливый и очень честный человек. Такие, как он, что бы не случилось, всегда и во всем винят прежде всего самих себя, они искренне убеждены, что «кругом виноваты».

Характер Василия Теркина поистине неисчерпаем. Он подкупающе прост и одновременно поражает необыкновенной сложностью. Как бывалый солдат, он собран, расчетлив, сметлив и когда нужно — суров и беспощаден. Но он же деликатен до застенчивости, уживчив и уступчив: легко сходится с людьми и всегда готов поделиться последним. Трагический опыт войны сделал его молчаливым, задумчивым и печальным, но не ожесточил его сердце, напротив, оно стало еще более щедрым и отзывчивым. Теркин всегда душевно откликался и на добрую шутку, и на дружеское участие, и на мелодию знакомой песни, и на тихий лепет речушки, — в нем всегда было живо сострадание к чужому горю и утратам. Это сострадание с годами войны еще более обостряется, ощутимо богаче становится духовный мир его в целом.

Есть в Теркине исполнительность и мудрость бывалого солдата, который понапрасну на рожон не полезет. И в то же время, он из тех солдат, что воевали с инициативой, с огоньком, и он, безусловно, человек большого мужества. И еще, Теркин из тех русских людей, которые всякую работу привыкли делать точно в срок, добротно и хорошо. Просто иначе они не умеют. Они по-хорошему честолюбивы и совсем нетщеславны. Отсюда повторяемое с шутливой интонацией, но вполне серьезное присловье Теркина: «Так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль». В нем просвечивается природная скромность, отсутствие и намека на какое-то выпячивание своей личности, своих заслуг и подвигов (вот почему, нередко, и не находит таких, как он, вполне заслуженная награда). Во всем этом мудрость и достоинство много повидавшего и пережившего человека, который всему знает цену: «Не гляди, что на груди, А гляди, что впереди». Истинно русский человек, Василий Теркин, умел «Горевать — горделиво, Не клонясь головой, Ликовать — не хвастливо В час победы самой». И, думается, не случайно поэма Твардовского заканчивается предельно беспафосной главой «В бане». Она в духе характера главного героя: он совершил беспримерный подвиг и тут же стушевался, ушел в тень, как будто ничего особенного и не сделал. Нет, своего горя и потерь неисчислимых он не забыл, но как человек широкий и благородный, он не считает уместным без особой на то нужды напоминать об этом, как и о том, что он — победитель. Баня в этом случае и своего рода Чистилище перед началом новой жизни. Она призвана отмыть не только пот и грязь походной жизни, но и обновить всего человека, как бы смыть с его души тяжелый груз военных воспоминаний. «Кость прогрел, разгладил швы, Новый с ног до головы»