Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска)

Мичман Александр Копейка:

- Я, наверное, покидал мостик самым последним. Почему? Вытаскивал из ограждения рубки обожженного. Когда же добрался до плотика, он уже был почти весь облеплен. Мне пришлось долго его обплывать, пока с левой стороны не нашел, за что ухватиться. Все в основном прыгали на правый борт, поэтому и плот был с правой стороны перегружен, а с левой - более-менее...

Лодка погрузилась метрах в трех от плотика. Просто не верилось. Сколько нам на разводах зачитывалось о всяких авариях! Но я никогда не мог подумать, чтобы лодка могла вот так взять и исчезнуть...

...Потом, на плоту, мы, конечно, друг друга поддерживали, да и самолеты надежды много давали. С самого начала еще терпимо было. А потом, примерно через полчаса, волнение усилилось и нас стало накрывать с головой. Вот тут многих просто отрывало и уносило. А кое-кто и сам терял силы: глаза стекленели, на губах пена выступала, отпускал леер и тут же уходил под воду.

Механик, капитан 2-го ранга Бабенко, до последней минуты спрашивал меня: "Где корабли? Где корабли?.."

У капитан-лейтенанта Богданова часы шли, и все спрашивали, сколько там до восемнадцати осталось. А он подбадривал: "Ребятки, потерпите немного, пять минут осталось". И так с добрых полчаса у него все еще "пять минут" оставалось. Поддерживали нас, пока были живы, старпом, капитан 2-го ранга Аванесов, начпо Буркулаков... Все верили, что нас не оставят, не бросят.

А потом вдруг под нами что-то взорвалось. Тряхнуло так - решили, плот лопнул. Осмотрелись - все в порядке. Ну и чтобы всякую панику пресечь, запели "Варяга".

А командир БЧ-4 (связи), капитан 3-го ранга Володин, до последних минут жизни все повторял: "Ребята, я сам был на связи, я сам слышал, как летчики передали: "Корабли идут на помощь". И когда самолеты стали стрелять ракетками, мы поняли - помощь близка, на нас наводят суда, надо продержаться во что бы то ни стало. И мы держались...

Капитан медслужбы Л. Заяц:

- Где-то за полчаса до гибели лодки я спустился вниз, зашел к себе, взял фото дочери и сына. Хотел забрать и книги, что прихватил из дома, "Гойя", "Рассказы о Пушкине" Тынянова, но оставил на полке. Подумал, что здесь они будут целее, чем на плавбазе. Я не сомневался, что нас поведут домой на буксире. На всякий случай попрощался с каютой, погасил свет. Поднялся наверх и увидел, как глубоко ушла корма в воду. Раньше как-то не смотрел в ту сторону - головы было не поднять, а тут - сердце екнуло.

Больные мои спрашивают: "Ну, как там?" Я их успокаивал: "Нормально". Подошел к Волкову, командиру электротехнической группы, поправил повязки, тихо спросил: "Коля, как ты думаешь, продержимся?" Он мне так же тихо: "Слишком быстро нарастает дифферент..." Я поднялся чуть повыше, вижу корма на глазах уходит в воду и нет никакой силы, чтобы удержать, остановить ее гибельное погружение. Тут стали спускать плотики. Я к Коляде:

- Борис Григорьевич, больных надо в первую очередь.

- Да, конечно.

Я ждал, что плотик вот-вот появится по правому борту. А его все нет и нет. Я перешел на левый борт. Капитан 3-го ранга Манякин, комдив движения, рванул за пусковой линь, раздался хлопок, и плотик стал надуваться. Его мгновенно перевернуло. Все, кто стоял рядом, и Коляда, и Григорян, общими усилиями пытались вернуть его в нормальное положение. Одной рукой держались за леер ограждения рубки, другой рвали линь, когда волна подбрасывала плот. Четыре попытки не удались, плот был слишком тяжел, пятая, самая сильная волна и вовсе перекинула плот через надстройку на другой борт. Только тут я заметил, что стою в воде, рубка быстро погружается, лодка становится почти торчком. Крики. Шоковое состояние. Оторопь берет, когда посреди моря твердь уходит из-под ног. Все ринулись вплавь. Неразбериха, толкотня. Ближайшая к лодке сторона плота была тут же облеплена. Я плыл в фуфайке и чехле от "канадки". Натыкался на кого-то, на меня натыкались, мешали друг другу. Плавать умели почти все, кроме старшего мичмана Еленика (он пошел на дно сразу, ни за кого не цепляясь, без криков о помощи), матросов Головченко и Михалева.

Отчетливо помню мысль: "Боже, какая нелепая смерть! Неужели и мне так придется?!" Перед глазами встали мама, дети. "Что маме скажут? Где могила сына?!" И тут все внутри поднялось, волна жизни такая накатила, откуда силы взялись - вцепился рукой в леер плотика, а рядом Игорь Калинин вскарабкался, влез сам и других стал втаскивать. Там на плоту собралось человек тридцать, а то и больше. Я смотрел на них, как на счастливцев, которым дарована жизнь... Во-первых, как врач знал, что в этой воде минут через двадцать наступит холодовой шок и остановится сердце, во-вторых, силы и без того уже меня покидали. На плот мне не забраться... Рядом мой бывший пациент, обгоревший лейтенант Шостак, налегке, без одежды, залез на плот. Прошу его:

- Саша, дай руку.

Он спустил ногу, в нее я и вцепился. Кто-то крикнул:

- На плотик больше не влезать! Иначе все потонем.

И, кажется, мичман Каданцев, у него голос громкий, четко скомандовал:

- Разберитесь вокруг плотика!

Все расположились более-менее равномерно, и плотик выровнялся. Но волны накрывали нас с головой. Манякин захлебнулся прямо на плоту. Я почувствовал, что мне мешают брюки, скинул их. Потом, когда меня вытащили, то оказалось, что я в ботинках, но без трусов.

Минут 30-40 я держался за ноги Шостака. Потом мне удалось забросить на плотик и вторую руку. Вцепился намертво. Так меня и сняли.

Рыбаки приняли нас как родных. Оттирали всем, что содержало хоть толику спирта, - одеколоном, лосьонами, даже французский коньяк не пожалели.

* * *

Есть ли более жизнеутверждающее чтение, чем рассказы людей, переживших смерть? Пусть кому-нибудь вспомнятся в трудную минуту эти строки.

Фотография мичмана Юрия Анисимова, обнимающего своих троих, едва не осиротевших детей, обошла десятки газет... Его фамилия открывала список спасенных.

Мичман Ю.Н. Анисимов, техник гидроакустического комплекса:

- По тревоге я сразу же прибыл в первый (носовой) отсек. Там уже были капитан-лейтенант Сперанский, мичманы Григорян и Кожанов. Мы с тревогой прислушивались к командам, которые центральный пост давал в аварийные отсеки... Они неслись из динамика "лиственницы"... Больше всего боялись, что рванут аккумуляторные батареи. Дали и нам команду подготовить ВПЛ* к работе. Начали давать давление, а его нет... Потом пена пошла. Всплыли и сразу же заметили крен на левый борт... Все водолазное имущество в отсеке было наготове. Если бы дали команду надеть, мы бы за пять минут одели друг друга.

Потом к нам постучал Калинин и сказал: "Ребята, одевайтесь потеплее и наверх выходите!"

Я взял два мешка с "секретами", потом ящик с документами на спину надел. Когда вылезал, услышал, как командир сказал: "Растет дифферент на корму..." Вылез наверх, волной с меня ящик сбило. Ухватился за козырек мостика. А когда вторая волна схлынула, увидел плот метрах в двадцати. Отпустил козырек и поплыл прямо к нему. Володя Каданцев помог мне залезть. Там был такой прогиб, как яма, вот туда и плюхнулся. Но сильная волна смыла меня за борт. Так бы и унесло в море, но я ухватился за Калинина. Рядом из последних сил держался Сперанский. Очередная волна ударила, и он так отбросился назад, и все... Смыло его... И как Волкова смыло, я тоже видел. Умирали все молча. Никто не кричал, не прощался... Очень тяжело было смотреть, когда на твоих глазах... И ничем не можешь помочь... Сам старался двигаться, чувствовал себя плохо. Все время думал о детях, трое их у меня. Как подумаю о них, так сил прибавляется... Потом услышал: "Шлюпка! Шлюпка!" Легче стало и морально и физически. И даже потеплело как-то. Судно я не видел. Оно сзади было... Со шлюпки кинули конец, и все быстро за него ухватились. Я одного помог поднять, второго. Почти самый последний с плота и снялся... Дальше что было, не помню почти. Открою глаза, смотрю - плывем. Глаза закрываю и снова ничего не помню. Пришел в себя в каюте. Мне стакан спирта, разведенного с вареньем, дают. Я спрашиваю: "Что это?" А мне: "Пей, не спрашивай!" Потом кто-то спросил: "Щекотки боишься?" Я говорю: "Нет. У меня ноги и живот замерзли". И они давай меня растирать. Очень хорошо растирали...