Поль Верлен

Об этой легендарной личности, последнем короле Латинского квартала конца XIX века, стоило бы написать книгу.

Но вернемся в Бруссе, куда иногда забегал и сам Леон Ванье. Насчет издания стихотворений Рембо так ничего и не было решено. Изабель упрямо настаивала на том, чтобы произведения ее брата вышли в исправленном виде, с назидательным предисловием Луи Пьеркена, написанным практически под ее диктовку и представляющим поэта африканским миссионером, достигшим перед смертью святости. Все, кто знал невыносимого, циничного Артюра, так и не сумевшего прижиться в Латинском квартале, посчитали бы это мистификацией. Публиковать такое было нельзя. Но Ванье получил от Изабель, в качестве иллюстрации к сборнику, слащавый и трогательный рисунок, изображающий больного Рембо, играющего на абиссинской арфе. В ту пору все только и говорили, что о смерти Артюра, и Верлен, чтобы примириться с его тупой сестрицей, сделал довольно ловкий ход, написав трогательный сонет, который был опубликован в «Пере» 15 февраля 1893 года.

Трюк удался как нельзя лучше: через некоторое время Изабель, тронутая благочестивым поступком Верлена, позволила ему в качестве предисловия написать «небольшую, чисто литературную статейку». Но этого было недостаточно: нужно было либо издать все написанное Рембо, вплоть до единой запятой, либо не издавать ничего. Так или иначе, прогресс был налицо, и теперь надо было только дать плоду созреть.

Последствия кражи, совершенной Эжени, не были так уж непоправимы. Поразмыслив, Верлен пришел к выводу, что то, что было сделано один раз, может быть сделано и другой. Новый цикл публичных лекций на ту же тему, но прочитанный в Бельгии, поправит ситуацию за две недели, если только, конечно, принять по возвращении элементарные меры предосторожности.

Но как получить приглашение? В Гааге он не встретил, как надеялся, своих бельгийских друзей, ни Октава Моса, главного редактора. журнала «Современное искусство», ни Мориса Метерлинка, ни депутата от социалистической партии Жюля Дестре, которые, может быть, попросили бы его приехать. Ну да ладно, он сам все устроит.

1 января 1893 года Верлен написал письмо Октаву Мосу, получив его адрес от Зилкена:

«Милостивый государь!

Во время моего путешествия по Голландии я узнал, что некоторые литераторы и любители словесности были бы рады увидеть меня с моими лекциями в Брюсселе. Что касается меня, то я от всей души поддерживаю подобный проект. Я люблю Бельгию и т. д. и т. п.»

Считая поездку делом решенным, Верлен тотчас же сообщил графу де Монтескью, что, прежде чем отправиться в Бельгию и Голландию (Зилкен намекнул на возможность второго турне), ему нужно срочно обновить свой гардероб, а следовательно…

Смелость города берет. Мос сообщил, что предложение Верлена ему очень нравится. Дело было в шляпе!

Но в этот момент Верлена охватили сомнения: а вдруг узнают, что ему все еще запрещено пребывание в бельгийском королевстве — ведь в лучшем случае его задержат на границе и посадят в тюрьму. Тогда он отважно рассказал Эдмону Пикару, члену Брюссельской коллегии адвокатов, о приговоре, вынесенном ему 20 лет назад, и прибавил:

— Нужно ли мне запастись охранным свидетельством?

— Я не думаю, что это необходимо, — ответил адвокат, — но все же было бы нелишним испросить официальное разрешение у министра юстиции.

Верлен повторил свою исповедь и получил необходимые гарантии безопасности. Не успел он успокоиться, как возник новый повод для опасений. В январе 1893 года Верлен вновь обратился к Эдмону Пикару:

— Я являюсь автором «легкомысленного сборника», изданного в Бельгии, а затем уничтоженного по решению суда.

— Не надо беспокоиться из-за этого, — ответили ему ^[666].

Осторожность Верлена распространилась даже на чисто профессиональные вопросы. У Малларме, только что вернувшегося из Бельгии, где он читал доклад о Вилье де Лиль-Адане, Верлен спрашивал, читал он по бумажке или нет.

Наконец, он выписался из Бруссе в середине января 1893 года. Он был нищ, но полон надежд. Поэт восстановил свои силы и был готов ко всем испытаниям. Блок предложил издать очерки о его путешествии по Бельгии, а Морис Бушор наметил создание нового комитета по поддержке Верлена, который обеспечил бы ему ежемесячную ренту в 50–60 франков ^[667]. Все это не мешает Верлену умолять Ванье не отпускать Филомену без гроша в кармане («Я очень люблю бедняжку, но это настоящая прорва») или изображать ярчайшими красками глубину своей нищеты в письмах к графу де Монтескью.

Он снял комнату на пятом этаже одного очень старого дома на улице Сен-Жак, не осмеливаясь явиться к Эжени на улицу Фоссе-Сен-Жак, где он оставил все свои вещи. Его злость испарилась, как только он нашел способ исправить то, что натворила его бывшая подруга. Однако Верлену было необходимо пожить у Эжени, чтобы там, в тишине, еще раз просмотреть тексты своих докладов. Квартира Эжени была хороша и с финансовой точки зрения. «Живя один, тратишь больше», — заметил поэт в письме Зилкену. Итак, Верлен принял решение: будь что будет, но он снова переедет к Эжени. 13 января он отправляет к Эжени Казальса, чтобы тот заверил ее в «искренней симпатии» со стороны Верлена. Пусть она вернет ему носки, платки и одну или две рубашки, если возможно. Задание было сверхсекретным, ведь Верлен, заинтересованный в том, чтобы оставаться в глазах графа де Монтескью невинной жертвой злодеяния, в письме от 9 января 1893 года ^[668] уверял того, что покинул квартиру на улице Фоссе-Сен-Жак и не думает туда возвращаться.

Эжени заставила долго себя упрашивать, и только в феврале прислала записку, которая, впрочем, связывала ее только наполовину. «Дорогая моя, что за шутки? — тотчас ответил ей Верлен. — Я скоро прибуду. Примешь ты меня или нет? П. В.». И в качестве постскриптума: «Покончим с этой тоской и одиночеством» ^[669].

Через некоторое время Верлен смог отпраздновать победу — он сообщил Зилкену свой новый «более или менее приличный» адрес: дом 9 по улице Фоссе-Сен-Жак.

Однако время отъезда приближалось, а бельгийцы все не высылали деньги в счет будущего гонорара — голландцы вели себя получше! Без малейшего стыда Верлен пишет Октаву Мосу, что ужасно беден и, следовательно, ему нужны деньги на одежду и на билет. У Жюля Дестре он тоже попросил сто пятьдесят франков, но тот прислал только пятьдесят, и Верлен 24 февраля, перед самым отъездом, отправил ему еще одно письмо:

— Если бы вы могли прислать мне еще пятьдесят франков, я бы приехал в более подобающем виде.

У Верлена не было никакого шанса получить эти деньги, ведь он уезжал уже на следующий день. Что ж, тем хуже! Бельгийцы увидят его в старом пальто и красном шейном платке!

Все готово, паспорт в порядке. Шарлеруа, Брюссель, Антверпен, Льеж и Гент ждут поэта. Одна небольшая неприятность: в Брюгге и Лувене его появление считают нежелательным. Встречать поэта кроме Октава Моса должны были такие известные личности, как Метерлинк, Эдмон Пикар, Анри Картон де Виар, Жюль Дестре и другие. Было сделано все возможное, чтобы обеспечить успех турне.

В то время до Шарлеруа было больше четырех часов езды, так что, выехав в субботу 24 февраля в 12.40, Верлен прибыл в этот шахтерский городок около пяти. Жюль Дестре ждал его на вокзале.

— Получили ли вы, — тотчас спросил он нашего путешественника, — пятьдесят франков, о которых просили в своем последнем послании?

Верлен, охваченный беспокойством, поспешно написал одно письмо Ванье, назначенному получателем, с наказом не выпускать деньги из рук, и второе — Эжени, предупреждая, что Ванье приказано ничего ей не давать. Обжегшись на молоке, дуешь на воду…

Первую ночь в Бельгии поэт провел на Марисинель-ле-Шарлеруа, у Жюля Дестре.