История жизни, история души. Том 2

В книге А.И.¹ главный недостаток тот, что пишет она о сестре в физическом, а не в духовном измерении; а Марина вся, всегда, с пелёнок и до конца, была поэтом. Особость её, отличность от других в этом и заключалась, иначе она была бы просто «тяжёлым характером» среди иных тяжёлых характеров.

В книге воспоминаний Ася всё время незримо, подспудно, и м. б. неосознанно, соревнуется с Мариной, выправляет её - собою, её непримиримость, единственность, её творческую и человеческую личность, наконец, — собственной всеядностью и легкорастворимостью во всём и вся (есть такой сахар, быстрорастворимый). В книге смещены и засахарены линии: Марина — и её мать; Марина - и Валерия; и вообще: Марина - и все остальные; шекспировское,роковое начя-

ло в семье — каким-то шеридановским; нет! — на грани с Чарской!² Если бы всё это было написано в те годы, о к<отор>ых речь, то ещё туда-сюда; но сейчас, когда жизнь прожита и этим самым дана возможность широкого охвата, глубокого подхода, писать без проекции Марины состоявшейся на Марину в процессе становления, пожалуй, не стоило бы. «Ребёнок, обречённый быть поэтом»³ - так звала себя, маленькую, Марина. А у Аси получился поэт, автором обречённый быть — последовательно — только ребёнком, подростком и т. д. Творчество - пристяжное.

Что до Асиной изобразительности, вначале обрадовавшей меня, то вскоре она начала раздражать, ибо превратилась в уравниловку изображаемого.

Но что говорить: написать про Марину мог бы некто ей равнозначащий — такого пока (или уже) — нет; или — гётевский секретарь (фамилия мгновенно выскочила из головы! вспомнила: Эккерман!⁴), то есть бесстрастно записывающий «с натуры» без выпирающего собственного «я», причём чем ничтожнее это «я» (пишущего), тем, как ни парадоксально, — больше затеняет, искажает, подменяет собою того, о к<отор>ом пишет. (Это я уже не об Асе...)

То, что я сейчас пишу «в журн<альном> варианте»⁵, - плохо. а) я нсумею писать; Ь) не справляюсь с материалом, не умею его организовать, соблюсти соотношение между Мариной и окружающим, окружением, обстоятельствами и т. д. Материала у меня слишком много! А меня самой — слишком мало...

Заедает быт, заботы, болезни. И то, что от обоих родителей я унаследовала только недостатки, — ни одного качества.

Не досадуйте на невнятицу и абракадабру; Вы во всём разберётесь... Сил, здоровья и высокого неба над головой Вам и Елене Владимировне! Обнимаю обоих.

ВашаАЭ

’ Цветаева А.И. Воспоминания. М., 1971.

² Лидия Алексеевна Чарская (1875-1937) - писательница, автор сентиментальных повестей для юношества.

³ См. стих. М. Цветаевой «Поколенью с сиренью...»: «Вы — ребенку, поэтом / Обреченному быть...» (II, 332).

⁴ Иоганн-Петер Эккерман (1792-1854) - автор книги «Разговоры с Гёте в последние дни его жизни».

⁵ А С. готовила для ленинградского журнала «Звезда» свои «Страницы воспоминаний».

А. И. Цветаевой

25 апреля 1972

Ася! В № 100 «Вестника русского студенческого христианского движения» (Париж-Нью-Йорк, 1971) опубликовано впервые 14 маминых стихотворений из рукописи, мною Вам переданной и у Вас хранившейся.Это значит, что она была или скопирована, или, вернее всего, похищена у Вас и находится за границей в руках политических авантюристов. Некоторое время тому назад, когда до меня дошли слухи, что доверенная мною Вам по Вашей слёзной просьбе копия маминых стихотворных тетрадей (с единственным условием обеспечения полнейшей сохранности и нераспространения) — размножена и ходит по рукам, я спросила у Вас объяснений; Вы ответили, что рукопись у Вас, и что наше условие соблюдается. На самом же деле она не только попала в чужие руки, но и была передана или продана за границу. Учитывая, что в ней (рукописи) содержится немало вещей, по нынешним временам резонно считающихся антисоветскими, легко себе представить, каковы уже есть и ещё будут последствия данной акции. («Христианский» вестник, например, набит антисоветчиной, сверх и помимо материалов богословских.)

Совершено преступление по отношению к маме, привезшей эти рукописи в Москву, по отношению к Муру, бросившему в Елабуге всё, кроме рукописей, которые он спас; по отношению к Лиле и Зине, сохранившим их в течение войны; по отношению к здешним читателям, ибо любая западная, политически тенденциозная публикация - удар по самой возможности цветаевских публикаций в СССР. О себе не говорю, хоть я и положила остаток жизни на собирание и приумножение материнского архива, из которого за все годы допустила единственную утечку: передачу копии стихов Вам. Помимо всего прочего это — просто уголовное преступление, за которое мы обе несём ответственность: я - за то, что доверила рукопись Вам, Вы - за то, что, не обеспечив её неприкосновенности, способствовали передаче её за границу.

Подумайте, вспомните: когда в последний раз Вы сами видели эту рукопись? В каких условиях, где хранилась она у Вас? Кто мог иметь к ней доступ? Кто мог её похитить - ибо не сомневаюсь, что её у Вас больше нет.

Не тот ли молодой человек - Горохов¹, кажется, к<отор>ый сперва ходил у Вас в секретарях, а потом обхамил и скрылся? Подумайте. Это более, чем серьёзно.

Второе: не так давно я получила из Слуцка (Белоруссия) копию Вашего произведения 1966 г., посвящённого Вашей поездке в Елабу-гу в 1960 г. Если Вам неизвестно, что и данная рукопись ходит по рукам, возможно, без Вашего разрешения, то — знайте: в случае, если подлинник у Вас пропал, то имеющаяся у меня копия в Вашем распоряжении.

К этой рукописи, поскольку она касается моих близких, я напишу комментарии, которые, разумеется, Вы получите из моих рук, а не из Слуцка — или Парижа.

А.Э.

PS Публикация «Вестника» снабжена маминым коктебельским портретом 1911 г. (тоже - «публикуется впервые»!) Такой же портрет -только Ваш - снятый тогда же и в том же кресле - помещён в книге Ваших воспоминаний. Впервые мы с Вами увидели эти снимки в альбомах ленинградского собирателя, которые приносил Вам быв<ший> секретарь ред<акции> «Наука и жизнь» Роальд Михайлович.

¹ Лицо комментатору неизвестное.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

4 июня 1972

Дорогие мои, пишу в надежде, что письмо вас не застанет в Москве! Последняя ваша открытка огорчила пылью, духотой и... утес-ненностью в городе и городом. Дал бы Бог, чтобы вы оказались уже на даче, под покровительством ясного неба, зелёных деревьев и того покоя, который дарует только природа, пусть хотя бы тот кусочек её, который, вмещаясь в пределы дачного участка, тем не менее даёт представление о просторе, сознание простора и — чувство свободы.

Бесконечно думаю о вас и всё чувствую вместе с вами; это моё извечное состояние, или — почти извечное! Связанное с Россией - с приездом в неё, когда, первые годы, мы были вместе, а последующие — врозь, это состояние «вместе с вами» обширно, как сама Россия, как сама душа, и вместе с тем тесно, как грудная клетка, вмещающая всё. Состояние это — физическая часть самой меня, несмотря на то, что - самая духовная!

Лето наше идёт рывками; вчера ещё чьи-то листочки, росточки были стиснуты, сжаты; сегодня расправились, вымахали, окрепли; то, что ещё вчера цвело во всю мочь, сегодня уже завяло и осыпалось; не успеваешь замечать, как и когда происходят все эти чудеса! <...> Недавно на несколько часов заезжала Лена¹, в узкий просвет между экзаменами; тощая, зелёная, заморенная и всё равно прелестная с головы до пят... В середине июля приедет к нам отдохнуть, прийти в себя. Прийти в себя собираюсь и я, вероятно, это и произойдёт по-

степенно, т. е., вернее, и происходит... В начале и глаза ни на что не смотрели, и всё казалось серым, как пепел. Теперь окружающее приобретает краски, запах, звучание. Реку ещё не видела и нигде не бывала, кроме собственных пределов; ну, в этом ноги виноваты; спасибо, хоть по участку меня носят... Очень жду вестей от вас и от Руфи. Крепко обнимаем и любим!