Юрий Гагарин

На этом «травля» Евтушенко не заканчивается.

Гагарин выступает на Всесоюзном совещании молодых писателей: «Я не понимаю вас, Евгений Евтушенко. Вы писатель, поэт, говорят, талантливый. А вы опубликовали в зарубежной прессе такое о нашей стране и о наших людях, что мне становится стыдно за вас. Неужели чувства гордости и патриотизма, без которых я не мыслю поэтического вдохновения, покинули вас, лишь только вы пересекли границы Отечества? А ведь без этих чувств человек нищает духом… обкрадывает свое творчество… В своей недоброй памяти „Автобиографии“ Евгений Евтушенко хвастается тем, что он, дескать, никогда не изучал никакой электротехники и ничего не знает об электричестве. Нашел чем хвастаться! С каких это пор невежество порою возводится в степень некой добродетели?» (21).

Теперь предоставим слово Е. А. Евтушенко: «Кстати, однажды произошел очень любопытный случай с Юрием Гагариным. Он выступал в Союзе писателей и сказал про меня, что как это поэт может говорить, что не понимает природы электричества? Мы же все образованные люди. Тогда поднял руку академик Капица и сказал: „Юрий Алексеевич, мы просим вас, если вы знаете, раскройте, наконец, секрет электричества всему человечеству, потому что я всю жизнь бьюсь над разгадкой этой тайны и до сих пор почти ничего понять не могу!“ Гагарину стало неловко, и он потом передо мною даже извинился» (23).

«К слову, Евтушенко на Гагарина за эти слова не обидится и спустя год примет его приглашение выступить в Звездном городке» (22). После обструкции, устроенной ему в советских СМИ в марте 1963 года, поэт Евгений Евтушенко находился в глубокой опале. Как вдруг сам Юрий Гагарин <…> пригласил его выступить в Звездном городке 12 апреля 1964 года на вечере, посвященном Дню космонавтики. Евтушенко согласился, поскольку устал от опалы и хотел реабилитироваться в глазах публики (этот вечер должны были транслировать в прямом эфире по ТВ). Однако приход поэта завершился громким скандалом. Вот как об этом вспоминает сам Е. Евтушенко:

«Я очень волновался и взад-вперед ходил за кулисами, повторяя строчки главы „Азбука революции“ <из поэмы „Братская ГЭС“>, которую собирался читать. Это мое мелькание за кулисами было замечено генералом Мироновым, занимавшим крупный пост в армии и в ЦК.

— Кто пригласил Евтушенко? — спросил он у Гагарина.

— Я.

— По какому праву? — прорычал генерал.

— Как командир отряда космонавтов.

— Ты хозяин в космосе, а не на земле, — поставил его на место генерал.

Генерал пошел к ведущему, знаменитому диктору Юрию Левитану, чей громовой голос объявлял о взятии городов в Великую Отечественную, показал ему красную книжечку и потребовал исключить меня из программы концерта. Левитан сдался и невнятно пролепетал мне, что мое выступление отменяется. Я, чувствуя себя глубочайше оскорбленным, опрометью выбежал из клуба Звездного городка, сел за руль и повел свой потрепанный „москвич“ сквозь проливной дождь, почти ничего не видя из-за дождя и собственных слез. Чудо, что не разбился. Гагарин кинулся за мной вдогонку, но не успел. „Найдите его, где угодно найдите…“ — сказал он двум молодым космонавтам. Они нашли меня в „предбаннике“ ЦДЛ, где я пил водку стаканами, судорожно сжимая непрочитанные машинописные листочки… <…> с Гагариным я больше никогда не виделся…»

Очень любопытная психологически ситуация. Интересно, что Гагарина можно было смутить, любопытно, что он и выполняет приказы науськивающих его кураторов — и извиняется перед объектом травли. Он ведет себя не так, как от него ожидаешь; и это означает, что, на самом деле, несмотря на обилие анекдотов о нем, мы очень плохо понимаем, что на самом деле происходило в голове у Гагарина в 1960-е годы.

Вот как, например, он переживал свое ставшее вскоре очевидным всему миру вранье про приземление в спускаемом аппарате? Что думал о Титове, который после полета стал избегать его — так и не простив, по-видимому, упущенное первенство? Не планировал ли развестись с женой, не хотел ли завести сына? Прочел ли он «Один день Ивана Денисовича» и «Над пропастью во ржи», и при каких обстоятельствах впервые услышал «Битлз», и нравился ли ему Шон Коннери в роли Бонда? Что чувствовал, когда попадал в среду, где окружавшие его организмы не испытывали благоговения перед его биографией — и третировали его как всего лишь продукт «совка»?

Каким бы «простым» ни был Гагарин, он не был примитивным — и что было внутри этой по-своему сложной натуры, как именно он «матерел», как задубевали клетки его души — вот это интересно.

Любопытнейший материал для ответа на эти вопросы может дать внешнеполитическая деятельность Гагарина — его дальнейшие, уже после английского триумфа, заграничные поездки.

Если в первые месяцы после полета его возили по миру скорее в качестве ярмарочного медведя — то был круг почета, в котором от него мало что требовалось, да он и сам не мог предложить ничего особенного — то впоследствии жанр этих поездок несколько изменился.

Кишащая скрытыми угрозами и непредсказуемыми иностранцами, которые в любой момент могли выкинуть что-нибудь подозрительное — подарить катер или автомобиль [52], предложить искупать слона или съездить в варьете на танец живота — «заграница» уже не была для него тотально чужой, хуже космоса, средой. Он перестает быть похожим на персонажа советской кинокомедии, архетипического советского человека, Семен Семеныча Горбункова, который и рад возможности попутешествовать, но страшно боится любого незапланированного контакта, любого отступления от стандартного сценария — не дай Бог влипнуть в какую-то историю.

Он осознавал, чего от него ждут, понимал, какие опасности его подстерегают — и уже не боялся совершить какой-либо faux pas [53].

Его больше не шокируют — подумаешь, невидаль — женщины с розовыми волосами.

Он интуитивно понимает, на чем можно давать автограф, а на чем нет: можно на окурке от «Лайки», нельзя — на долларовой купюре или фотографии какого-нибудь американца.

Его не смущает, когда музыкальный автомат в альпийском придорожном ресторанчике издает шипение, а затем произносит его собственным голосом: «Поехали!» — после чего транслирует песню какой-то местной рок-группы.

Он знает, как действует на публику его появление в белоснежном кителе и белых же брюках — так называемой «тропической форме для жарких районов», в которой никто, кроме него, не ходил (45). «Страшной силы, — применяя свое излюбленное выражение, пошутил Юрий Алексеевич» (31), — и он научился носить этот странный, невиданный для советского офицера костюм так, чтобы не выглядеть ряженым, — с достоинством.

Он привыкает к тому, что мальчишки, лезущие под колеса его кабриолетов, демонстрируют ему стрижки «под Гагарина» (и, если уж на то пошло, девушки — прически «Полюби меня, Гагарин!»: косички с бантиками набок (32)).

Что в городе, куда он приезжает, часто объявляют выходной день.

Что там, где нет электричества, тысячи людей выстраиваются вдоль его пути и держат в руках факелы и свечи — чтобы ему было светло.

Что ужины состоят из шести перемен блюд, а приносят их слуги на золотых подносах.

Поднабравшись опыта, он смог эволюционировать от кунст-камерной диковинки в сторону настоящего дипломата, чья задача — «укреплять дружбу между народами», ну или, по крайней мере, пропагандировать не тот образ СССР, который навязывали ему геополитические противники, а другой, более привлекательный.

Чтобы визит в ту или иную страну оказался удачным, следовало соблюсти определенный декорум. Гагарин — надо полагать, не без участия Каманина — разработал нечто вроде ритуального заклинания, которое магическим образом действовало на аборигенов; произносить его следовало по частям, каждую в свое время. На начальной стадии визита космонавт сообщал, что, во-первых, он некоторое время назад уже пролетал над этой страной («…Япония из космоса виделась, как и вся Земля, очень маленькой, точно затерявшийся в океане Вселенной островок. А она, как я вижу, не такая уж маленькая» (33) — и теперь хотел бы познакомиться с ее жителями поближе с чуть меньшего расстояния (запасной вариант: пролетал много где, но именно над этой страной, к сожалению, не довелось, и ровно поэтому ему хотелось бы все-таки ее увидеть). Во-вторых, в порыве откровенности Гагарин признавался, что приехать в страну X — «страну свободы и героизма» (если, например, это была Куба), «страну мужественных людей и давних традиций» (Финляндия) — было его «старинной заветной мечтой». Третьим пунктом шла благая весть: недалек тот день, когда жители и вашей страны тоже выйдут в космос (приняв, подразумевалось, дружески протянутую руку СССР). Затем следовал некий нейтральный, мало к чему обязывающий призыв: «Берегите нашу и вашу землю от тайфунов, от цунами, от войн!» Для финального аккорда приберегался тонкий комплимент: я поездил по вашей стране (городу, региону), здесь очень красивая природа, очень живописный ландшафт, очень вкусная еда — но что мне понравилось и запомнилось больше всего, так это люди. Вы и ваши соотечественники встречали меня так тепло, что знакомство с вами было самым главным событием в моей поездке.