Гумилёв сын Гумилёва

Сталина Гумилев ненавидел и насмешливо называл его «Корифей Наукович». Заводил антисоветские разговоры, читал антисоветские стихи Даниила Альшица (никогда не называя, не выдавая автора):

За дружеским застольем Гумилев не стеснялся антисоветских анекдотов и шуточек. Однажды прочел «садистский стишок»:

Лев Гумилев, не диссидентствующий, но несоветский и довольно подозрительный человек, находился под надзором КГБ. Наталья Викторовна так много пишет об этом надзоре, что у читателя возникает сомнение: а не преувеличивает ли она? По ее словам, стучали на Гумилева и милиционер, сосед по квартире на Московском проспекте, и «тюремный служащий» – сосед по квартире на Большой Московской улице.

В стукачестве подозревали подружек Льва Николаевича, от Птицы до Инны Немиловой. Последняя, по словам жены Гумилева, «видимо, была прикреплена к нему». Доказательств для такого страшного обвинения не было вовсе, а невиновность Варбанец теперь подтверждена, но Наталья Викторовна до конца своих дней не оставляла подозрений. Даже расставание Льва Николаевича с Гелианом Прохоровым она приписывала влиянию КГБ.

Теорию Гумилева, немарксистскую, но марксизму в общем-то не враждебную, было запрещено пропагандировать. Владимира Куренного, преподавателя Ленинградского инженерно строительного института (ЛИСИ), будто бы вызвали в КГБ и предупредили, чтобы не рассказывал студентам о теории Гумилева. Эту историю супругам Гумилевым передал сам Куренной.

Сотрудники КГБ заинтересовались и лекциями Льва Николаевича. Как-то раз, дело было в конце семидесятых годов, в кабинет к Сергею Лаврову пришел «очень скромный, внешне неприметный человек, представившийся: "Из КГБ", и завел разговор о лекциях Гумилева. Спрашивал: "Хорошо ли, что он их читает?"». В этой беседе Лавров показал себя умелым дипломатом и с блеском защитил Льва Николаевича:

«Я спросил гостя: слушает ли он "вражеские голоса"? Получив в ответ "да", я признался, что тоже иногда слушаю, но никогда еще не слышал там слов о младшем Гумилеве. Об Ахматовой – да, о Николае Степановиче – да, а вот о Льве Николаевиче – ни слова». Тогда Лавров осторожно поинтересовался: «"Спросите начальство, а хочет ли оно слышать по этим голосам и о Льве Николаевиче, к примеру, безработном?" Он понял всё молниеносно: "Мне понравился ваш ответ". Мы очень вежливо распрощались, и больше "оттуда" нас не беспокоили».

Но Лавров знал далеко не всё. Его и в самом деле больше не беспокоили, однако надзор за Гумилевым существовал, по всей видимости, до конца восьмидесятых. Анатолий Чистобаев, профессор ЛГУ, а затем и директор НИИ географии, вспоминает: «…не реже, чем раз в квартал, сотрудник соответствующего органа приезжал в институт, чтобы задать вопросы "по Гумилеву", причем не только директору, но и своим агентам».

Часть XII

ЧТО ТАКОЕ ЭТНОС?

Когда меня спрашивают, что же ценнее всего в научном наследии Гумилева, я не раздумывая отвечаю: пассионарная теория этногенеза и связанная с ней теория межэтнических контактов. Четырнадцать статей Гумилева, напечатанные «Вестником ЛГУ» с 1964-го по 1973-й, составили цикл «Ландшафт и этнос», девять из них посвящены теории этногенеза. В 1968-м, в разгар работы над теорией, Гумилев писал своему хорошему знакомому, биологу Б.С.Кузину: «…инкубационный период у меня кончился, и я просто оформляю мои мысли в статьи…»

Пассионарная теория этногенеза должна была ответить на три вопроса: 1. Что такое этнос и какое место он занимает в историческом процессе? 2. Какие законы определяют появление и развитие этноса? 3. Как этносы взаимодействуют между собой?

Греческое слово «этнос» Гумилев использовал вместо более распространенного латинского слова «нация» («natio», «nation») как менее политизированное. Термин «этнос» был и универсальным, и нейтральным, и сугубо научным.

Что делает русского русским, грузина грузином, чеченца чеченцем? Обыватель ответит: язык, или происхождение («кровь»), или культура, или «национальный характер» (он же «психический склад»). Но ученый возразит: русские дворяне во времена Александра I говорили друг с другом по-французски, по-французски читали, по-французски писали письма своим друзьям, женам и любовницам, некоторые вовсе не знали русского языка, однако оставались все-таки русскими людьми. Фридрих Великий тоже предпочитал говорить на французском, но тем не менее стал национальным героем Германии.

Общее происхождение – тоже миф, ведь почти все народы – результат этнического смешения. Многие русские дворянские фамилии имеют немецкое, польское, литовское, татарское происхождение. Предками французов были не только галлы, но и аквитаны, лигурийцы, римские колонисты, германоязычные франки и бургунды. Англичане, итальянцы, испанцы, немцы – все происходят от смешения разноязыких племен.

Многочисленный и «цивилизованный» этнос редко отличается общностью культуры: «Люди, которых мне приходилось встречать, отделены друг от друга почти непереходимыми расстояниями; и, живя в одном городе и одной стране, говоря на почти одинаковых языках, так же далеки друг от друга, как эскимос и австралиец», — заметил русский писатель и парижский таксист Гайто Газданов, сравнивая жизнь французских пролетариев и французских интеллектуалов в двадцатые – тридцатые годы XX века. А ведь французы того времени – одна из самых консолидированных наций Европы. При старом порядке (до Великой французской революции) культурные различия между сословиями были гораздо значительнее.

Про общность психического склада говорить просто смешно. Какая общность психики может быть между футболистом и профессором математики? Между атеистом и религиозным фанатиком? Между мужчиной и женщиной наконец?

Но если не один признак, то, может быть, комплекс признаков создает этнос? Поиску этой комбинации признаков посвящены почти все исследования по теории этноса. Как средневековые алхимики пытались из ртути, серы и мышиного помета синтезировать золото, так этнологи, историки, антропологи и даже политики (например, И.В.Сталин) искали формулу нации, соединяя признаки более или менее произвольно.

В 1968 году, когда в печати уже появилось несколько важных теоретических статей Гумилева, Тимофеев-Ресовский тщетно пытался «выжать» из него четкое определение этноса. Гумилев же давал только первичное определение: «вид, порода», «форма существования вида homo sapiens», в сущности, повторяя определение С.М.Широкогорова, который, собственно, и ввел в отечественную науку понятие «этнос».

О своем открытии пассионарности Гумилев рассказывал едва ли не в каждом интервью, но о поисках «формулы» этноса, о ходе научной мысли он почти не рассказывал, да его и не спрашивали – слишком сложная тема. Не зря большая часть трактата «Этногенез и биосфера Земли» посвящена не пассионарности, а свойствам этноса.

Гумилев действовал методом исключения. Еще в апреле 1964 года он принес в редакцию «Вестника ЛГУ» статью под скромным и сугубо научным названием «По поводу предмета исторической географии» (опубликована в 1965-м). В этой статье Гумилев последовательно разобрал все существующие подходы к этнической идентичности и доказал, что они никуда не годятся, но этнос тем не менее реальность, с которой исследователь должен считаться: «…постоянным, обязательным признаком народности является личное признание каждой особи: "Мы такие-то, и все прочие люди не такие" – например, эллины и варвары, иудеи и необрезанные, китайцы и ху (все не китайцы). Это явление противопоставления одинаково характерно и для англичан, и для масаев, для французов, и ирокезов. Явление это отражает какой-то физический эффект, имеет физический смысл…».