Иван Ефремов

Сама Эвда, знаменитый психолог, вдруг потянулась к полудетской фигуре великого математика, признавшись Веде, что относится к нему не иначе как к ребёнку. Быть может, ей лишь Дар Ветер был бы под стать. Но Рен Боз — оригинальный и потому плодотворный выбор. Он всё-таки гений, человек выдающийся и неординарный.

Прочитаем важную сцену в Совете Звездоплавания:

«Гром Орм заметил красный огонь у сиденья Эвды Наль.

— Вниманию Совета! Эвда Наль хочет добавить к сообщению о Рен Бозе.

— Я прошу выступить вместо него.

— По каким мотивам?

— Я люблю его!

— Вы выскажетесь после Мвена Маса.

Эвда Наль погасила красный сигнал и села».

Как расценивать этот эпизод? У великой Эвды сдали нервы и она готова броситься бессвязно лепетать на Совете Звездоплавания о своих личных переживаниях? Нет — и это очень показательный момент. Её аргумент принимается во внимание прежде всего потому, что люди ефремовского будущего любят человека, а не выдуманный образ. Тогда любовь — наивысшая степень понимания и проникновения во внутренний мир избранника. Эмпатия, как говорят психологи. Заявляя о своей любви, Эвда Наль заявила о своей особой причастности к мотивам Рен Боза, на которые, кроме неё, никто пролить свет больше не сможет. Любовь Эвды Наль — достаточное основание для вывода, что мотивы эти были благородны. В своём выступлении Эвда объективна, у неё нет намерения выгородить своих друзей. «Платон мне друг, но истина дороже» — фраза известная, точнее высказаться сложно. Есть и ещё одна, менее распространённая, но, пожалуй, ещё более определённая и заострённая мировоззренчески: «Нет религии выше истины».

Соратник Рен Боза по Тибетскому опыту, Мвен Мае, по выражению той же Эвды, — «красивая комбинация холодного ума и архаичного неистовства желаний», недаром находит свою Чару. Они оба по-настоящему любят впервые и скрывать своё влечение не могут и не должны. Сомнения Чары связаны не с собственным чувством. Она опасается навредить любимому человеку, подвигнув того своей чувственной силой на недоступный для него в данный момент героический подъём. Ведь совершенно ясно, что любить Чару заслуженно может только герой. Ефремов блестяще показывает диалектику души человека будущего.

«— …Не судите его за то, что он не повидался с вами, что скрылся от вас. Поймите: каково человеку, такому же, как вы, прийти к вам, любимой, — это так, Чара! — жалким, побеждённым, подлежащим суду и изгнанию? К вам — одному из украшений Большого Мира!

— Я не о том, Эвда. Нужна ли я ему сейчас — усталому, надломленному?.. Я боюсь, у него может не хватить сил для большого душевного подъёма, на этот раз не разума, а чувств… для такого творчества любви, на какое, мне кажется, способны мы оба… Тогда к нему придёт вторая утрата веры в себя, а разлада с жизнью он не вынесет…

— Чара, вы правы, но лишь с одной стороны. Есть ещё одиночество и излишнее самоосуждение большого и страстного человека, у которого нет никакой опоры, раз он ушёл из нашего мира».

У них получилось, потому что жажда жизни и открытость всем её проявлениям была мощнее личностных недопониманий и горечи от тяжёлых ошибок. И «Мвен Мае рывком подплыл к Чаре, шепча её имя и читая горячий ответ в её ясных и отважных глазах. Их руки и губы соединились над хрустальной бездной».

А что же Эрг Hoop, знаменитый звездоплаватель? Прошло много лет, и жизненные пути определились: «Привыкшее к диаграммам вычислительных машин мышление Эрга Ноора представило себе крутую, взмывающую в небо дугу — его стремление — и парящий над планетой, погружающийся в глубину её прошлых веков путь жизни и творчества Веды. Обе линии широко расходились, отдаляясь друг от друга».

Люди будущего знают твёрдо: у серьёзных отношений должны быть глубокие основания. Любовь «вопреки» — сказка, в которой либо скрыто и не понято невежественными людьми могущественное «за», либо романтическая грёза, не приносящая ничего, кроме тяжких разочарований. Настоящим спутником жизни может быть только тот, кто готов проделать вместе путь жизни, будучи соратником, разделить душой все сложности и понять их умом. Настоящая любовь не тогда, когда двое смотрят друг на друга, а тогда, когда двое смотрят в одном направлении. Под этой мыслью мудрого Сент-Экзюпери Иван Ефремов мог бы подписаться без колебаний.

Новое чувство сначала не сулит Эргу Ноору ничего хорошего, и у него есть возможность избавиться от него. Но…

«Я не отдам своего богатства чувств, как бы они ни заставляли меня страдать. Страдание, если оно не выше сил, ведёт к пониманию, понимание — к любви — так замыкается круг».

Ефремов пишет о позитивной роли страдания. Этим он возвращает нас к закону спирального восхождения. И к отнюдь не линейному пониманию горя и радости.

Эрг Hoop и Дар Ветер… Неудивительно, что эти люди подружились друг с другом. Достоинство и свобода от мелкой обидчивости и ревности свели их вместе. Их взаимная симпатия обоснованна, потому что они — сильные великодушные люди, думающие прежде о других, нежели о себе.

Низа Крит — совсем ещё молодая девушка, но мудрая исследовательница Веда Конгтоже проникается к ней искренней симпатией. В этих отношениях торжествует главное — совместная устремлённость к познанию, а не реализация бесконтрольных страстей и тщательно лелеемых тайных желаний.

Завершить анализ романа хочется словами Веды: «Как все очень молодые, вы не понимаете, сталкиваясь с противоречиями жизни, что они — сама жизнь, что радость любви обязательно приносит тревоги, заботы и горе, тем более сильные, чем сильнее любовь. А вам кажется, что всё утратится при первом ударе жизни…»

Взгляд вечности

Поток, такой мощный и цельный на крутом склоне, в спокойном течении низины разбивается на несколько рукавов. Многолика, богата событиями жизнь Ефремова. Он ещё на временной инвалидности, официально на службу не ходит, но не оставляет мыслей о палеонтологии.

Главная цель зимы 1957 года — добиться ассигнований на раскопки пермской фауны у города Очёр. Не было сомнений, что экспедиция закончится выдающимися научными результатами. Деньги, спустя пять лет после первой заявки, наконец выдали. Пётр Константинович Чудинов, ученик Ефремова, приступил к организации раскопок. Ефремов обсуждает с ним детали, советует обращать внимание не только на кости, но и брать пробы пород, отслеживать залегание остатков, наносить на карту все находки — их положение относительно друг друга, глубину залегания. Кроме того, готовит собственные выступления, рецензирует диссертации и статьи.

Важной вехой стал доклад «О биологических основах палеозоологии». Ефремов редко выступал публично, но этот доклад прочёл дважды — в 1957 году в Москве и в 1958 году в Пекине, затем подготовил для публикации. [216] В работе указывается на исключительную, почти невероятную сложность животных организмов — этих точных и эффективных «биологических машин». Ефремов напоминает, что биологи сумели обнаружить удивительные адаптации в животном мире: ультразвуковую и электромагнитную локацию рыб, использование поляризованного света для «навигации» птиц и насекомых, сложнейшую гравитационную ориентировку, казалось бы, примитивных мечехвостов.

Каждый организм представляет собой отлаженную энергетическую систему, приспособленную к определённым условиям. Сложнейшие адаптации должны были возникать и в отдалённом прошлом. Но как их обнаружить? Можно ли познать биологию вымерших форм?

Для этого бесполезны геологические факторы. Порода, в которой сохранились остатки, не даёт ответа на вопросы взаимоотношения животного и среды обитания. Сами остатки слишком фрагментарны, чтобы только по ним судить о сложнейшем устройстве живого организма. Поможет биология. Находя аналогии между современными и ископаемыми животными, палеонтолог реконструирует не только образ жизни, но и среду обитания животного. Ефремов пишет: «В природе нет маловажного. Почти каждая особенность строения современных животных, которая будет расшифрована морфологическими и функционально-физиологическими исследованиями, означает для палеозоолога возможность проникновения в прошлое точными методами современной биологии».