Врангель

У многих военных и гражданских служащих к началу 1920 года семьи находились за границей. Как только ситуация в Крыму несколько стабилизировалась, они стали просить у Врангеля разрешить их близким вернуться. Главнокомандующий понимал, что их возвращение ухудшит продовольственное положение, а в дальнейшем затруднит эвакуацию, вероятность которой оставалась высокой. Однако отказ мог негативно сказаться на моральном состоянии офицеров.

Начальник Военного управления оценивал общее число русских беженцев за границей в 60 тысяч человек. 7 июня 1920 года было решено приступить к их репатриации. При этом совет при главнокомандующем постановил, что «всем желающим беженцам предоставляется право возвратиться на родину одиночным или групповым порядком за собственный счет».

Беженцев предупредили, что в Крыму жизнь не сахар и что «правительство слагает с себя обязанность заботиться о дальнейшем их устройстве и обеспечении, а тем более об эвакуации за границу при каких бы то ни было обстоятельствах».

За счет казны перевозились: «а) боеспособные беженцы и их семьи, б) семьи военнослужащих, сражающихся в рядах Русской Армии, в) семьи лиц, состоящих на службе в Военных и Гражданских Учреждениях Вооруженных Сил Юга России и г) беженцы, находящиеся в особо бедственном положении».

Трудно определить, какое количество беженцев действительно вернулось в Крым, но, по всей вероятности, оно не превышало нескольких тысяч и не оказало принципиального влияния на ход эвакуации.

Надо отдать Врангелю должное — ему был совершенно чужд антисемитизм. Историк Ю. И. Гессен свидетельствовал: «Евреи Врангелем довольны. Врангель строго следит за погромщиками и приказал повесить перешедшего к нему от большевиков есаула с шестью сподвижниками за погромы в деревнях у Каховки». Барону пришлось принять меры против известного проповедника — отца Владимира Игнатьевича Востокова, чьи проповеди, по словам Петра Николаевича, «носили чисто погромный характер» и возбуждали толпу на «противоеврейские выступления». Приказом Врангеля запрещались «всякие публичные выступления, проповеди, лекции и диспуты, сеющие политическую или национальную рознь», а его нарушителей следовало высылать из Крыма. С Востоковым Врангель поговорил по душам, после чего тот прекратил свои проповеди.

По оценке H. H. Чебышева, Врангель принадлежал к числу тех политических деятелей, для которых борьба была естественной стихией:

«…Чем непреодолимее было препятствие, тем охотнее, радостнее он на него шел. В нем был „боевой восторг“, то, что делало его военным от головы до пяток, до малейшего нерва в мизинце.

Но он был не только военным, не только военачальником, не только бойцом, рвущимся принять личное непосредственное участие в сражении. Врангель имел дар и вкус к организационной работе, управлению людьми и влиянию разумом, волей, искусными ходами виртуоза-шахматиста для осуществления поставленных им себе политических целей на благо русского дела так, как он это благо понимал.

Он был очень умен, удивительно быстро и тонко разбирался в людях. Разбирался в каждом человеке в отдельности и в психологии больших соединений, именуемых массами. И природа вооружила разум стальной пружиной крепкой воли, а кроме того — тем духовным возбуждением, подъемом, с оттенком экстаза, который позволяет избраннику и видеть над головами других, и ярче, глубже чувствовать и хранить в неудачах незыблемость духа».

В целом Врангелю удалось наладить в Крыму дело гражданского управления, преодолеть продовольственный кризис, нейтрализовать противников белых, поднять дисциплину в армии, обеспечить поддержку белых со стороны Франции и добиться продолжения снабжения Русской армии Англией теми военными материалами, которые были закуплены еще при Деникине. Он смог также прекратить в Крыму незаконные реквизиции и грабежи. В этих условиях главнокомандующий счел возможным вырваться из «крымской бутылки» и начать наступательные операции против большевиков.

Конечно, до создания в Крыму «опытного поля», которое должно было продемонстрировать остальной России, что без большевиков возможна нормальная, сытая, цивилизованная жизнь, было далеко. Да и едва ли возможно было в условиях Гражданской войны создать процветающий «остров Крым». К тому же Врангель, будучи человеком своей социальной среды, не смог в своей политике пойти на действительно радикальные реформы, способные удовлетворить основную массу крестьянства. Русская армия по-прежнему имела очень узкую социальную базу. Самостоятельно вести широкомасштабную борьбу с большевиками она не могла. Но начавшаяся советско-польская война дала Врангелю последний шанс на успех. Он, однако, смог воспользоваться им лишь частично, одержав ряд побед в Северной Таврии, но не сумев сокрушить мощь Красной армии.

Прежде чем перейти к описанию последних боев Русской армии под командованием Врангеля, остановимся на том, как взаимоотношения Врангеля и Слащева, важные для развития событий в Крыму, отразились в творчестве Михаила Афанасьевича Булгакова.

ВРАНГЕЛЬ, СЛАЩЕВ И МИХАИЛ БУЛГАКОВ

Соперничество Врангеля и Слащева оказало существенное, хотя далеко не решающее влияние на судьбу белого Крыма. Оно отразилось и в художественной литературе, и прежде всего — в лучшей пьесе Михаила Булгакова «Бег» о последних днях врангелевского Крыма и первых годах белой эмиграции. Врангель в этой пьесе фигурирует как Белый Главнокомандующий, а Слащев послужил прототипом ее главного героя — Романа Валериановича Хлудова.

Как известно, в эмиграции Слащев окончательно рассорился с Врангелем, которого обвинял в сдаче Крыма, и был уволен из армии без права ношения мундира. Земский союз предоставил ему ферму под Константинополем, где генерал разводил индеек и прочую живность. Однако, в отличие от военного дела, таланта к сельскому хозяйству у генерала не оказалось, доходов он почти не имел и сильно бедствовал со второй женой и дочерью.

Поэтому Яков Александрович готов был иметь дело с кем угодно. В сводке агентурных донесений от 25 ноября 1921 года, составленной в штабе главкома Русской армии уже после возвращения Слащева в Россию, сообщается, что по прибытии в Константинополь он пытался сблизиться с турецкими военными кругами, стал членом Народно-монархической партии и имел связи с Украинским национальным комитетом.

Председатель Кубанской рады В. И. Иванис в одном из интервью в феврале 1921 года утверждал: «Популярность Слащева среди войск не давала покоя всей клике, окружавшей Врангеля, и она прилагала все усилия убрать его с дороги, не брезгуя ничем. Неудача последней Каховской операции (15 тыс. убитых и раненых), инициатором которой явилась Ставка в лице Шатилова, повлекла за собой отозвание Слащева, наименование его Слащевым-Крымским… Была образована специальная медицинская комиссия для освидетельствования здоровья Слащева, которая нашла у него массу самых разнообразных болезней, в силу чего Врангелем было предложено Слащеву переехать в один из заграничных санаториев для лечения и отдыха, причем Министерство финансов должно было озаботиться финансовой стороной этого дела… „Жизнь генерала Слащева-Крымского слишком дорога для России“, — так мотивировал свое решение Врангель. Ответом на это было: „Слащев никуда из Крыма не поедет“ — надпись, сделанная Слащевым на бумаге, полученной из Ставки. Слащев — безусловно талантливый генерал, при этом человек, могущий быть очень популярным среди своих подчиненных, вот почему он был нежелателен для других. Некоторые украинские (монархические) круги не прочь видеть в лице Слащева заместителя гетмана Скоропадского…»

Яков Александрович считал Врангеля предателем. Ведь он помог барону прийти к власти, а тот недостаточно отблагодарил его, оставив командиром армейского (не отдельного) корпуса. Вероятно, Слащев рассчитывал на пост командующего всем Крымским фронтом. Ненависть к Врангелю в конечном счете толкнула его на связь с большевиками.

В феврале 1921 года контакт со Слащевым установил уполномоченный ВЧК Я. Тененбаум, проживавший в Константинополе под фамилией Ельский. В мае чекисты перехватили письмо известного журналиста и общественного деятеля Ф. Баткина из Константинополя в Симферополь артисту М. Богданову, где сообщалось, что генерал находится в настолько нищенском состоянии, что склоняется к возвращению на родину. Баткин и Богданов были завербованы чекистами, причем последний был командирован в Константинополь, но, попав в поле зрения врангелевской контрразведки, возвратился обратно. Богданова даже предали революционному суду за халатность. Слащев пытался выговорить себе охранную грамоту, гарантирующую личную неприкосновенность и выделение валютных средств его семье, остававшейся в эмиграции, но получил отказ. Да и сам он признавал, что никакая грамота не спасет от мстителя, если таковой объявится (он точно предсказал свою судьбу).