...Имя сей звезде Чернобыль

Всё, о чем здесь рассказано, могло бы быть правдою, если бы не самая большая неправда: что уцелеют и смогут жить двое или трое, если всё же произойдет самое ужасное. Тогда о чем повесть? О послеатомной реальности? Нет, о людях. О сегодняшних. Они есть и были всегда.

Нью-Йорк 22.9.82 г. Миссия ООН.

Сегодня у Него и Нее — тот день. Ей 17 лет, А до того — с 2 лет — она была его ребенком. Теперь станет его возлюбленной.

А потом — матерью? По чувствам.

И расчет в его любви — новый род начать. Адам — Ева!

У нее — первый раз, с этим ужасом и ожиданием. А у Него — последние, м.б., человеч/еские/ чувства во вселенной.

Но ведь от первого лица! Не так ли?..

Не трава это, не цветы! Коса звенит как от удара о проволоку. Не ссекает, а сбивает… Пожалуй, это грибы, сделанные под цветы, огромные, желтые. Да, сделанные, навязанные на проволоку, как делались когда-то мертвые цветы, искусственные, их не дарили живым, ими украшали смерть…

Или: сцена любви. С подробностями вроде бы натуралистическими, как в «их» порно, но чтобы это стало поэзией. Возможно такое? Видимо, возможно (помнишь, у [Максима] Богдановича, записки), если за этим — щемящее чувство последнего, такое было, но это, м.б., последнее на Земле!..

… Как этого добиться? — вот задача.

От родины, от того, что была родина, осталось только это — картошка. Но почему — ее, если не ошиб/аюсь/, привезли из доколумб/овой/ Америки.

Сам о том: помесь пасторали и робинзонады… Нелепая смесь, бессмысл/енная/, послеатомная.

На Ее вопросы: «Как это случилось, могло случиться? За что друг друга и всё уничтожили». Я поясняю, а Она — не понимает. Всё так нелепо — аргументы людей, требовавших вражды и вооружения, казавшиеся им когда-то убедительными.

Всегда было, что все себя считали во всем правыми, а других — всегда обидчиком. Вот и ты — разве ты не способна себя оправдать во всем? Они слишком долго жили племенем, родом, народом, нацией и т. п. и слишком мало — человечеством. Не успели настолько же ощутить самоценность себя как человечества. И когда подошел момент — ни те, ни другие, ни третьи не ощутили действительно, что, убивая другого, во имя справедливости, конечно, и каждый был прав и уверен, что начал не он, а начал потому, что другой его вынудил, — так вот, нажимая нацеленное в другого, не ощущали, что это — в меня самого нацелено… И каждый старался, готов был заранее убить не меньше, чем другой — самого себя. Человечеством — по психологии — как были народом, нацией, так и не стали. Не успели…

… Потом будет логика и будут страсти: когда втроем! И весы — что победит. Разум? Страсти?

Они станут к барьеру, целиться будут, его колебания, героя моего, на этом оборвать. Кто выстрелит и выстрелит ли вообще. На этом!

… Вот испытание своих же слов о том, что чел/овек/ считает важнее: свое личное или всего человечества касающееся. Как поступить? Оборвать на том, что целятся?

Дать:

радость любви,

радость работы,

радость думать,

радость просто видеть мир,

радость и т. д., и т. п.

И заглавие: Дети Авеля, или Счастье жить. [178]

… Она — между двумя. И все мысли мои меняются. Радость, что нас трое, сменяется тревогой, потом ревностью и уже соперничеством.

Она его, Третьего, ненавидит. Вроде бы я уговариваю: ну не столько нас на земле, чтобы позволять такую роскошь — ненавидеть кого-либо…

… Нужна фраза-рефрен, равная: «Да святится имя твое!..» Со словом «брат»… Или: ты и я — мы одних кровей!

Ты и я — мы одно.

Брат, без тебя мир пуст… меня нет… я себе не нужен… останься хоть ты.

Брат, оставайся хотя бы ты!

Брат-враг, хотя бы ты оставайся, и я — в тебе!

— Ты мой убийца, Каин, но в детях твоих, внуках я возникну снова!.. Ты моя единств/енная/ теперь надежда…

Каин, ты брат мой! Живи хоть ты, Каин! Роди и моих детей, брат мой Каин!

Роди детей моих, Каин!..

Что вмешается? Цветы? Они, должно быть, объективизация чего-то, что в самих нас. Они и союзники, и враги наши…

… Да, через цветы. Вначале — это просто цветы. Хотя и зловеще непонятные, как бы из «фантастики», но и «генетика» атом/ного/ века, мутация.

Потом в них, через них — то, что происходит в людях, с людьми. «Объективизация» или лучше — экран в них происходящего.

Первый намек: они появились в ту ночь. (Что это — Ее внутр/еннее/ состояние, вначале ей непонятное?)

Они «аукнутся», когда появится Третий…

Он тоже выстрелил и с последним ужасом просит: не надо! Не надо! Смотрит, упадет ли — с мольбой, ужасом: «Ну, хоть ты не падай!» Падая, молчит. И еще: «Боже, роди моих детей!»

Я и сам иногда гов/орил/ с Нею на этом языке — на этом и др/угих/. Какие-то фразы. Мы тем, м.б., неосознанно разрывали кольцо полного одиночества. Одиночества народа — пусть из Адама и Евы состоящего — на пустой земле. В Библии: как Адам почув/ствовал/ себя одиноким и Бог создал Еву.

Но они не помнили, что уже были — что уже 6 млрд. было. Мы знали, помнили.

Как мешали порой друг другу: народы, соседи! Потому что не верили, что можно в недавней «коммуналке» остаться в один миг — одинокими…

Да, нас теперь трое. Отныне — трое. И всё изменилось. Я это чувствую, хотя он еще не сказал ни слова. Не сделал ничего.

История началась с третьего. Пока двое, истории нет, не было и в Эдеме.

Нужен кто-то, смотрящий посторонним взглядом…

14.10.82 г.

Вторую часть в третьем лице?…

… В третьем лице интересно и потому, что никаких желтых цветов не видно нигде. Островной пейзаж.

Чел/овек/ занят у костра, угли. А на др. конце — двое. Заняты семейной трапезой.

Начать с эпически обстоят/ельного/ описания этого самого острова.

И потом только свести с тем, о чем в первой главе — что это и есть те, трое.

Давно думаю, что назвать можно и так: «Желтые цветы». Чтобы не так в лоб прямо, как «Дети Авеля».

Представляет, что убьет полчеловечества, ведь их только двое! Но понять это мешает боль, обида, чувство правоты. А если я стерилизован — то и всё человечество. Но правота!

Кончить, б/ыть/ м/ожет/, так: «Этого, конечно, не было. Но главное и быть не может: не уцелеть, не спастись от радиац/ионной/ смерти даже двоим-троим не удалось бы!»

Помнит, что читал: взорвать одну водород/ную/ бомбу, и на Земле генетичес/кие/ уродства так же стали бы распространенными, как и рак сейчас.

Это — одну!

Стоят друг против друга. Внезапный страх, что убьет! Не его, а он убьет. Его — но как кого-то. И звука боязнь. Снова впервые прозвучит. И сейчас после всего, что уже было, какой это страшный звук — выстрел.

Из «Песни Песней» — в повесть. И — Купалы. Они как бы перед целым миром, которого нет.

Читает ей стихи — «Она и Я». [179] На бел/орусском/. И Дездемону — на английском.

1983

Эпиграф к повести: «Дети Авеля»: «Прежде всего запомните: мы будущего не описываем — мы его предотвращаем» (Рэй Брэдбери).

А если устроить второй апокалипсис. После дуэли, когда Он всё же стреляет и…