Двойной агент. Записки русского контрразведчика

Орлов всем этим обладал, но статус переводчика не давал ему возможности проводить какие-либо следственные действия, а посему он ограничивался консультациями, рекомендациями, советами, Но экспрессивная, деятельная натура прапорщика артиллерии подталкивала его к более активным шагам. Ему казалось, что многие расследования ведутся не в том направлении, в котором нужно, без должной интенсивности и решительности. И свое мнение он не скрывал не от сослуживцев, не от высшего начальства. Нравилось, естественно, это далеко не всем. Излишняя ретивость, тем более затрагивающая интересы, личное благополучие некоторых армейских чипов, способная отрицательно повлиять на продвижение по службе, затормозить получение чинов и наград, порождала недоброжелательность, а порой и ненависть. «Честные штабы, — писал официальный биограф Ставки верховного главнокомандующего капитан Михаил Лемке, — любят его присутствие: оно наводит страх на негодяев в области воровства». Тот же Лемке зафиксировал и циркулировавшие об Орлове слухи, что, мол, он из таких юристов, которые не прочь создать улики, если человек им кажется виновным.

Вполне вероятно, без ошибок и преувеличения у Орлова не обходилось. Нельзя отрицать и честолюбивые мотивы в его поведении — роль переводчика явно не соответствовала довоенному положению следователя по особо важным делам. Явных и скрытых противников в войсках Орлов себе нажил достаточно, что отражалось на его благополучии даже в период эмиграции.

Тут уместно упомянуть о нашумевшем в свое время деле жандармского подполковника Мясоедова, обвиненного в шпионаже и повешенного по приговору военно-полевого суда в Варшавской тюрьме весной 1915 года.

Историки до сих пор спорят по вопросу: была ли доказана вина подсудимого? Те, кто находит неустановленной связь Мясоедова с вражеской разведкой, а следовательно, необоснованным жестокий вердикт суда, утверждают, что дело полностью сфальсифицировано в угоду верховному главнокомандующему Николаю Николаевичу Романову, желавшему свалить все свои неудачи по проведению фронтовых операций на происки немецких и австрийских шпионов и скомпрометировать военного министра В. А. Сухомлинова.

Кто же были непосредственные организаторы «дутого» дела? Называют, прежде всего, обер-квартирмейстера штаба Северо-Западного фронта генерала М. Д. Бонч-Бруевича, его подчиненного, тогда еще полковника, Н. С. Батюшина и В. Г. Орлова, который, заметим, в начале работы по уголовному делу являлся всего лишь переводчиком разведывательного отделения. В то же время совершенно не упоминаются опытные и независимые от военных властей юристы: принявший дело к производству следователь Варшавского окружного суда П. Матвеев и надзирающий за ним товарищ прокурора Варшавской судебной палаты В. Жижин. Не найдем мы и фамилий чинов военно-судебного ведомства, таких, например, как генерал Цеге фон Мантейфель, известный в эмигрантские годы под фамилией Николаев. Основание отбора «фальсификаторов» понятно — это штабные начальники и контрразведчики, «у коих и намека на совесть и чувство справедливости нет»…

Во многих статьях, посвященных делу Мясоедова, появившихся у нас в стране, а также написанных эмигрантами, особое место отводится Орлову, поскольку считалось, что именно он обработал главного свидетеля обвинения поручика Колаковского, добровольно согласившегося на роль немецкого шпиона, чтобы возвратиться из плена на родину. Якобы Орлов подсунул ему информацию о работе Мясоедова на вражескую разведку и каким-то образом убедил поручика придерживаться таких показаний на всем протяжении следствия, а затем и перед военно-полевым судом. Каких-либо доказательств авторы, естественно, не приводят. Сам же Орлов разъяснения по делу Мясоедова и личному участию в нем изложил в нескольких письмах к известному борцу с провокаторами Владимиру Бурцеву, в надежде, что последний сможет их опубликовать либо напечатать материалы собственного расследования. Ни того, ни другого не случилось. Тогда Орлов пишет своему сослуживцу, бывшему важному прокурору Александру Резанову, и тот подготовил статью в эмигрантскую газету «Новое время». Увы, ее тоже постарались не заметить.

Мы далеки от мысли обелять Орлова, не настаиваем и на его абсолютной безгрешности, в том числе в деле жандарма Мясоедова, мы выступаем лишь за чистоту историко-юридических исследований, когда для рассмотрения и объективной оценки берутся все, без какого-либо исключения, факты и свидетельства.

Над делом Мясоедова еще стоит потрудиться, не все там ясно, в подтверждение чему приведем часть письма Орлова Бурцеву от 15 февраля 1925 года:

Для ясности добавим, что речь, видимо, идет не об уголовном деле, хранящемся в Российском государственном военно-историческом архиве, а о материалах контрразведки.

В середине марта 1915 года В. Г. Орлов, наконец, получил процессуальные полномочия, будучи назначенным военным следователем при Ставке верховного главнокомандующего. Он участвует в разоблачении немецкого шпиона с довоенных времен ротмистра Бенсена, двойных агентов разведотдела штаба 9-й армии Сентокоралли, Затойского и Михель, австрийской шпионки Леонтины Карпюк. Он расследовал дело предателя штабс-капитана Янсена, коменданта штаба корпуса, бежавшего к австрийцам с секретными оперативными документами. Подчеркнем, что начальника этого штаба, возглавлявшего с 1909 года и до войны русскую разведку и контрразведку Николая Августовича Монкевица, отстранили от занимаемой должности по результатам расследования и с понижением направили для дальнейшей службы за границу. Данный факт, как известно, «аукнулся» Орлову в эмиграции, когда, по воли случая, он оказался подчиненным пострадавшего генерала. Высокопоставленный военный из близкого окружения П. Н. Врангеля (скорее всего, генерал Везмятинов. — А. 3.) писал А. Н. Кутепову: