Меншиков

Сказанное, однако, не исключает, что «известную персону» продолжали содержать в строгой изоляции. Она была настолько строгой, что шлиссельбургский комендант Степан Буженинов в апреле 1727 года доносил Меншикову, что капитан Маслов одержим тяжелым недугом и «для надзирания не может ходить в светлицы», а сам он, комендант, заглядывать в них «опасен».

Меншикову можно инкриминировать лишь желание уязвить самолюбие инокини Елены, переезжавшей из Шлиссельбургской крепости в Новодевичий монастырь в Москву.

«Возок» ей был предоставлен настолько ветхий, что потребовалось немало времени для его ремонта. Это и явилось причиной задержки ее переезда.

Столь же необоснованным выглядит обвинение Меншикова в жестоком содержании царевича. Времена, когда царь прислушивался к советам фаворита, давно канули в прошлое. Заявление анонима свидетельствует всего лишь о его неосведомленности об истинном отношении царя к князю.

Аноним, далее, сообщает, что Екатерина умерла от того, что «нещастливое или отравленное питие получила». Правда, автор остерегается от категорического утверждения, что царица была отравлена Меншиковым, он в данном случае осторожен, пишет, что «имеет розыскано быть, от кого оное произошло», но намек на Меншикова прозрачен, ибо сюжет помещен в абзаце, посвященном изложению «вин» князя.

Автор анонимного сочинения не преминул обвинить Меншикова и в том, что он перевел в Амстердамский и Лондонский банки «многие суммы денег» – версия, не подтвержденная ни одним источником, о чем мы уже писали.

Наряду со зряшными обвинениями, основанными на непроверенных слухах, аноним писал и о невыдуманных действиях Меншикова, которые в конечном счете оказали влияние на его судьбу. К ним относится расправа князя с противниками его матримониальных планов. Автор, однако, ошибочно полагал, что светлейший по отношению к ним «напрасные оклеветании и обвинении учинил», хотя известны подлинные намерения некоторых авторов воспрепятствовать осуществлению его мечты.

Невозможно также защитить Меншикова от обвинения во «властолюбии для возвеличения фамилии своей», выразившемся в намерении выдать дочь свою замуж за императора. Согласимся и со справедливым упреком анонима в адрес князя, который, опасаясь враждебных акций супруги герцога Голштинского, дочери Петра, Анны Петровны, да и самого герцога, поспешил выдворить их из России.

Таким образом, в пространном перечне «вин» Меншикова лишь небольшую долю их можно признать обоснованными. Если бы все, о чем повествовал аноним, соответствовало истине, то наверняка бы это вошло в проект указа о «винах» Меншикова, так и не увидевший свет.

Авторы дореволюционных работ связывали охлаждение Петра II к Меншикову с двумя поступками светлейшего, якобы ущемлявшими престиж императорской власти и поэтому вызвавшими недовольство юнца. Первая размолвка на этой почве состоялась 12 июля, когда Петр ко дню рождения своей сестры Натальи Алексеевны решил подарить ей 10 тысяч рублей. Меншиков, тогда болевший, случайно встретил слуг, тащивших подарок, и велел отнести деньги на место, а Петру выговорил, что подобная расточительность неуместна, ибо казна пуста и надобно экономить. Второй раз Меншиков вызвал гнев Петра тем, что во время освящения церкви занял кресло, предназначавшееся для царя.

Подобное объяснение исходит из идеи Божественного происхождения царской власти. За всякое покушение на нее любой подданный, даже такого масштаба, как Меншиков, должен сурово расплачиваться. Эта мысль пронизывает всю «Картину жизни», от ее первой до последней страницы.

Предисловие автор начинает рассуждением о достоинствах Меншикова и его пороках, из которых наиболее важны два: «корыстолюбие и любочестие». Именно это последнее и привело светлейшего к гибели – он «не полагал предела своим замыслам и даже впоследствии дерзал простирать виды свои выше состояния подданнического».

Истоки обоих пороков, «по моему мнению, – читаем в „Предисловии“, – отнести надлежит к низкому его (Меншикова. – Н.П.) состоянию, в коем он родился и возрастал, не быв еще взыскан прозорливостью Петра Великого. Во все сие время, не имея благоразумного вождя, обращался с сверстниками, грубо воспитанными, и видя ежеминутно примеры неукрощенных благими правилами склонностей, в таких обстоятельствах не мог он конечно получить ни полезных нравственных впечатлений […] ни той душевной твердости и решимости, которая дает человеку господство над самим собой». [452]А вот заключительные строки, подводящие итог сочинению: «Меншиков, будучи из ничего возвышен до первых достоинств в государстве, мог бы без сомнения окончить жизнь свою со славою, естьли б не обладала им самая безрассудная страсть любочестия, чтоб иметь потомков своих на престоле; о сей-то камень многие любимцы, подобные ему, расшибались».

Трактовку судьбы Меншикова знаменитый историк Карамзин распространил на Бориса Годунова, затем она перешла в бессмертное творение Пушкина: Борис Годунов был наделен многими добродетелями, но он незаконно занял трон, и это обрекло его на смерть. Пушкин вложил в уста умиравшего царя Бориса слова раскаяния:

Подлинные причины падения Меншикова состояли в ином. Это была типичная для XVIII века борьба за власть среди верхов феодального общества. Ни Меншиков, представлявший новую знать, выросшую на почве преобразований, ни Долгорукие и Голицыны – отпрыски древних аристократических фамилий – не выступали с планами общественного переустройства. Последних вообще не существовало. Возможно, что деятельность правительства, возглавляемого аристократами, привела бы к пересмотру и изменению некоторых аспектов внутренней и внешней политики. Однако, как показывает опыт дворцовых переворотов XVIII века, менялись люди, стоявшие у кормила правления, но неизменной оставалась политическая система, покоившаяся на феодальном землевладении, крепостном праве и самодержавии. Суть дворцовых переворотов в XVIII веке, а падение Меншикова как раз и открывало их серию, глубоко вскрыта В. И. Лениным. Он отмечал, что они были «до смешного легки», поскольку речь шла не об изменении общественного строя и политической системы, а всего лишь о смене лиц, стоявших у кормила правления. [454]Сменялись цари и царицы, место одних фаворитов и временщиков занимали другие, но порядки оставались прежними. Все они независимо от происхождения, национальности и вероисповедания ревностно служили классу, в состав которого влились. И если мы вспоминаем имя Меншикова, то прежде всего потому, что этот человек-самородок был героем Калиша, Полтавы и Переволочны и внес немалый вклад в укрепление могущества России.

Останки Меншикова долгое время покоились в земле вечной мерзлоты, и никто к ним не проявлял интереса, в том числе и потомки князя. Но вот почти столетие спустя после смерти ссыльного, в марте 1825 года, в Тобольск был назначен губернатором Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский, получивший известность не как администратор, а как историк. Его перу принадлежит множество фундаментальных трудов, в том числе и «Словарь достопамятных людей русской земли» в пяти частях. Во второй части этого сочинения в тексте о Меншикове Бантыш-Каменский рассказал о том, как он, будучи тобольским губернатором, поручил березовскому городничему Андрееву разыскать могилу Меншикова. Столетний мещанин города Матвей Баженов указал место захоронения вельможи. 30 июля 1825 года могилу раскопали и на глубине трех с четвертью аршин был обнаружен выдолбленный из колоды гроб длиной в сажень. Когда сняли крышку гроба и освободили покрывало от слоя льда, то взору присутствовавших предстало великолепно сохранившееся тело усопшего – мужчины с бритой бородой, который, по словам Бантыш-Каменского, «как будто покоился в объятиях глубокого сна». На покойнике был халат, стеганая шапочка, под которой голова была обернута платком с венчиком наверху. На ногах – зеленого цвета остроконечные туфли на высоких каблуках. После осмотра и описания увиденного гроб был зарыт, и городничий отправил донесение губернатору. Изложив его суть, Бантыш-Каменский писал: «Не видав портрета знаменитого изгнанника, городничий донес мне, что открыл место погребения его (Меншикова. — Н.П.), но не ручается, действительно ли усопший был Меншиков».