Наталья Гончарова

Тургенев, столь часто встречавшийся тогда с Пушкиным, поселился в этот свой приезд в гостинице Демута на Мойке: «Пушкин мой сосед, он полон идей, и мы очень сходимся друг с другом в наших нескончаемых беседах; иные находят его переменившимся, озабоченным и не вносящим в разговор ту долю, которая прежде была так значительна. Но я не из числа таковых, и мы с трудом кончаем одну тему разговора, в сущности не заканчивая, то есть не исчерпывая ее никогда; его жена повсюду прекрасна как на балу, так и в своей широкой черной накидке у себя дома. Жених ее сестры очень болен, он не видается с Пушкиными».

С 13 декабря в приказе по полку Дантес значится больным «простудною лихорадкою». Болезнь Дантеса и вовсе избавила Пушкина от возможных встреч, но не могла избавить от постоянных разговоров о предстоящей свадьбе: о ней говорил весь город, сплетни дошли до Варшавы и провинции. Один Пушкин, кажется, не верил в нее до самого венчания. Данзас, будущий секундант Пушкина, однажды встретив его с женою и свояченицами на выходе из театра, поздравил Екатерину Николаевну, на что Пушкин пошутил: «Моя свояченица не знает теперь, какой она будет национальности: русскою, француженкою или голландкою?» Недогадливый Данзас не усмотрел в этой шутке ничего обидного, посчитав ее проявлением милой любезности по отношению к невесте.

Дом Пушкиных был по-прежнему закрыт для Дантеса. Как полагали современники, а до недавнего времени и потомки, жених и невеста виделись только у тетки Загряжской в обусловленные часы. Однако оказалось, что Екатерина, забыв все условности, навещала Дантеса на его квартире. В нескольких письмах Дантеса невесте, которые стали известны в наши дни, встречаются упоминания о таких визитах. Так, во второй половине декабря он пишет: «Я не попросил вас подняться ко мне сегодня утром, поскольку г-н Антуан, который всегда поступает по-своему, счел нужным впустить Карамзина, но надеюсь, завтра не будет препятствий повидаться с вами, так как мне любопытно посмотреть, сильно ли выросла картошкас прошлого раза». Что имеется в виду под картошкой, точно сказать невозможно, это могло быть понятно только им двоим. Можно вспомнить версию о том, что Екатерина зачала своего первенца еще до брака. К ней вернул пушкинистов голландский ученый Франс Суассо, выдвинув в своих сравнительно недавних исследованиях новые доводы в ее пользу. Хотя вполне возможно, что речь в письме Дантеса идет всего лишь о проявлениях у его невесты простуды, тем более что в постскриптуме сказано: «Сейчас ко мне пришел барон и поручил побранить вас, что мало заботитесь о том, чтобы вылечить свою простуду». Однако как ни толкуй эти слова, очевидно, что Екатерина Николаевна в качестве невесты позволяла вольности со стороны жениха. Так, в другом письме, относящемся уже к концу декабря, скорее всего, к 24-му числу, незадолго до того как Дантес снова появляется в свете, он пишет: «Добрая моя Катрин, вы видели нынче утром, что я отношусь к вам почти как к супруге, поскольку запросто принял вас в самом невыигрышном неглиже».

Екатерина Николаевна со «смертельным нетерпением», по ее собственному выражению, ожидавшая замужества, 19 декабря сообщает брату Дмитрию, что свадьба назначена на 10 января, и просит непременно приехать. С этой целью она даже хлопочет через Геккерена перед Нессельроде о предоставлении брату, состоявшему в Москве в архиве Министерства иностранных дел, краткого отпуска. Екатерина Николаевна занята исключительно собой, и только Александра Николаевна передает Дмитрию просьбы Пушкина и Натальи Николаевны.

Вечер 19 декабря Пушкины провели у княгини Екатерины Николаевны Мещерской, дочери Н. М. Карамзина. А. И. Тургенев сделал в дневнике запись о разговоре, имевшем место после ухода Пушкиных: «О Пушкине; все нападают на него за жену, я заступался».

Один бал сменялся другим. На следующий день Пушкин опять сопровождает жену в Зимний дворец. 22 декабря следует новый бал, на этот раз у князей Барятинских, который почтили своим присутствием императорская чета и брат царицы, прусский принц Карл. Порой Пушкин, отвезя сестер на бал, отправляется домой работать, а потом возвращается за ними к разъезду. Как раз в этот день, 22 декабря, выходит четвертый том «Современника» с «Капитанской дочкой». Одна из глав называется «Поединок». Тема дуэли, столь занимавшая тогда Пушкина, решена в ней в том духе, который был ему близок, хотя написана повесть была до рассматриваемых событий, происходивших в жизни автора, да и сюжет ее далек от переживаний, испытываемых им ко времени, когда повесть увидела свет. Но была в описанной коллизии та вечная борьба добра и зла, которая по-своему отбрасывала свет на жизнь Пушкина. Капитан Швабрин, отвергнутый Машей Мироновой, в отместку злословит о ней, чем вызывает негодование Петруши Гринева, вызывающего своего соперника на поединок. В вымышленном и реальном сюжете героя и автора роднит благородное стремление защитить свою честь и честь той, кого они любят.

Той же датой декабря помечено письмо Анны Николаевны Вульф сестре Евпраксии: «Пушк.<ина> я не видала потому, что они переехали на новую квартиру, и я никак не могу узнать, где они теперь живут». Пишет она и о «дипломе с золотыми рогами», сообщает, что вследствие этой истории устроилась свадьба Екатерины Гончаровой. О том же из далекой Варшавы О. С. Павлищева ведет речь в письме отцу от 24 декабря 1836 года: «Вы сообщаете мне новость о выходе Екатерины Гончаровой за барона Дантеса. По словам г-жи Пашковой, которая об этом пишет своему отцу, это удивляет весь город и предместья не потому, что один из самых красивых кавалергардов и самых модных мужчин, имеющий 70 тысяч рублей доходу, женится на m-lle Гончаровой, — она для этого достаточно красива и достаточно хорошо воспитана, — но потому, что его страсть к Натали ни для кого не была секретом. Я об этом прекрасно знала, когда была в Петербурге, и тоже подшучивала над этим; поверьте мне, тут что-то либо очень подозрительное, либо — недоразумение, и, может быть, будет очень хорошо, если свадьба не состоится».

Сам Пушкин в конце декабря сообщал отцу: «Моя свояченица Катерина выходит замуж за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника голландского короля. Это очень красивый и славный малый, весьма в моде, богатый и на четыре года моложе своей невесты. Приготовление приданого очень занимает и забавляет мою жену и сестер, меня же приводит в ярость, потому что мой дом имеет вид магазина мод и белья». Свадебные хлопоты и приближавшееся празднование Нового года требовали дополнительных расходов. 23 декабря Пушкин договаривается с издателем А. Плюшаром о подготовке однотомного сборника стихотворений и получает аванс в 1500 рублей.

В этот день барон П. А. Вревский, сообщая брату о приезде на Кавказ Л. С. Пушкина, пишет, опережая события: «Знаете ли вы, что старшая из его своячениц, дылда, похожая на ручку от метлы… вышла замуж за барона Геккерна — бывшего Дантеса, вертопраха из последнего потока французских эмигрантов… и кавалергардского поручика. Влюбленный в жену поэта… он желал оправдать свои ухаживания в глазах света… с чем я его поздравляю — без зависти».

Рождество Пушкины встречали в Зимнем дворце: 25 декабря они присутствовали на рождественской службе, а 26-го — на бале-маскараде среди тысячи приглашенных. На этом балу, открывавшемся по традиции полонезом, Екатерина Николаевна танцевала в паре с Геккереном. Об этом еще не выезжавший Дантес попросил свою невесту в отосланном ей утром письме: «Прежде всего, добрая моя Катрин, начну с исполнения комиссии барона, который поручил мне ангажировать вас на первый полонез, а еще просит сказать, чтобы вы расположились поближе ко двору, дабы он смог вас отыскать». Дело не в том, что Геккерен мог не отыскать Екатерину, а в том, чтобы продемонстрировать всему двору, что он приглашает на первый полонез невесту своего приемного сына. С этого эффектного и явно продуманного действия, призванного напомнить всему свету о предстоящей свадьбе и конечно же замеченного Пушкиным и Натальей Николаевной, начинается последняя страница преддуэльной истории. Екатерине в ней отводится на первых порах все та же роль домашнего шпиона. Подтверждение тому находится в письме Дантеса от 26 февраля: «Мне не нужно было вашей записки, чтобы узнать, что мадам Хитрово конфидентка Пушкина. Похоже, что она до сих пор сохранила милую привычку лезть не в свое дело; доставьте мне удовольствие, ежели с вами вновь заговорят об этом, скажите, что мадам Хитрово стоило бы больше заниматься собственным поведением, а не других, особенно по части приличий — предмета, о котором она, по-моему, давно позабыла. По крайней мере, то, как она себя ведет, заставляет в это поверить».