Вера (Миссис Владимир Набоков)

Вера и перед другими приятелями извинялась за задержки с ответом, однако редко позволяла своим извинениям переходить в жалобы. С Лизбет она была более откровенна. В приводимом ниже ее письме 1963 года Вера явно отваживается описать практически все как есть на самом деле:

«Я совершенно измучена письмами Владимира (то есть теми, которые он получает и на которые мне приходится отвечать), и не просто физически, так как он, кроме того, хочет, чтобы я принимала все решения, на что у меня уходит гораздо больше времени, чем просто стучать на машинке. Даже когда Дмитрий был совсем маленький и помощи ниоткуда не было, все равно у меня оставалось больше свободного времени, чем сейчас. Не думай, я не жалуюсь, совсем не хочу, чтоб у тебя создалось впечатление, будто я просто раскисла».

В конце этого же письма Вера подает Томпсонам идею переехать в Швейцарию: «В какой-то мере здесь жизнь тихая и покойная». На Верин приглушенный взрыв эмоций Лизбет отвечает немедленно, как только позволяет уругвайская почта. Она уже столько раз и раньше наблюдала, как перегружена работой Вера, и столько раз желала ей, чтоб судьба ее переменилась. Судьба переменилась, но в результате работы у Веры только прибавилось. Это огорчает Лизбет. Почему бы Вере не нанять кого-то в помощь? Она предлагала это из лучших побуждений, Вера это понимала. Лизбет была из тех ее подруг, которых в набоковском «Евгении Онегине» больше всего восхищали слова его благодарности жене. Вера немедленно отвечает: о помощнике в ближайший год-два не может быть и речи. В 1964 году Вера лишь упоминает, как и прежде, что попытки нанять секретаря ни к чему хорошему не привели. (Эту роль выполняла Жаклин Каллье, однако Вере по натуре было не свойственно перепоручать свои дела. Она считала, что сама печатает быстрей, чем диктует, и полагала, что по большей части ее письма никто не может писать, кроме нее самой. «Но я по-прежнему надеюсь сделаться когда-нибудь более организованной», — клянется Вера.) Ей сподручней петь дифирамбы грязевым лечениям, которым она подвергалась в конце этого года в Италии, чем писать о болях в запястье, которые как раз и отправили ее на это лечение в Альбано. Вера активно рекомендует то же и Лизбет, по крайней мере на первых порах. Через год боли возобновляются. Вера, проявляя горячую заботу о здоровье подруги, помалкивает в отношении своего, упомянув лишь, что ноют запястья, что она нездорова, что медицинские исследования неопределенны. Наконец в марте 1966 года она становится более откровенной:

«В целом я чувствую себя лучше. Хотя и не вполне здорова. Мой женевский доктор хочет, чтобы я прошла полное обследование, но у меня нет времени. Мне нужно сделать массу работы. Многое — для Владимира, чтение верстки, правка, переписывание (длинные куски, требующие перепечатки, делаю не я); а также корреспонденция В., которая уже превышает человеческие возможности».

Все изменилось только к худшему. Очередное письмо было отложено из-за «сумасшедшего дома»: репортеры, издатели, тележурналисты преследовали Набоковых в Италии повсюду, что с их стороны было равноценно подвигу. Во время переездов Вера из каждого городка вела обмен письмами с издательством «Патнам», обсуждая каждый пункт контракта. Лето выдалось достаточно трудное, «но с момента возвращения в Монтрё жизнь для нас сделалась совершенно невыносимой», — признавалась Вера осенью, измученная, больная, с ужасом думая о своей предстоящей поездке в Нью-Йорк. В январе 1967 года ее положили в больницу, и она лишь вскользь упоминает об этой неприятности. Лизбет укоряет ее, упрекает в невнимании к здоровью, а также в упорстве, с которым Вера поддается на провокации нетерпеливых издателей. Понятно, всем не терпится издать новую книгу Владимира, но как может Вера из-за этого рисковать здоровьем?

Вера немедленно отрекается от своих слов. Важно, чтобы Лизбет понимала, что собственный вклад Веры ничтожен, что ей приходится заниматься чисто механической работой. И больше ни единого упоминания о сложнейших деловых проблемах, обрушиваемых на нее требовательным супругом:

«Пожалуйста, не думай, что мы так много работаем из-за нетерпеливых издателей, или читателей, или из-за денег. Это совсем не так. Писательство для Владимира — дело жизни, и ему еще столько нужно сказать. Что касается меня, я пытаюсь ему помогать. Переписки — через край. На деловые письма надо отвечать, но есть еще и другие, на которые, к счастью, я теперь не утруждаю себя ответом».

Дело осложнялось тем, что Вере снова пришлось самой отпечатывать рукопись. Обнаружив, что оригинал слегка провисает посредине, Владимир значительно переработал роман «Король, дама, валет» и отдал секретарю на переписку. Он фактически дважды написал этот роман, и теперь Вера во второй раз его перепечатывала. Она всячески старалась подчеркнуть, что загружена совсем не так, как Клэр в «Себастьяне Найте»: «Я вовсе не „работаю над рукописью“, как ты мило выразилась, просто печатаю под его диктовку», — упрекала Вера Лизбет; у той хватило такта эту тему не развивать. Подобная реакция Веры соответствовала ее убеждению, что для такой работы ей не хватает мастерства. Спустя двадцать пять лет, уже заявив, что не обладает талантом Севинье, Вера сообщает Сильвии Беркмен, что совершенно не умеет писать письма, что так было всю жизнь и за три-четыре десятилетия мало что изменилось.

Может, она на самом деле тяготилась своей работой? В оценке большинства друзей и посетителей мы не находим ни намека на то, что Вера не считает благом для себя свою помощь В. Н.; честь служить ему, казалось, затмевала массу причиняемых ей неудобств. Даже Жаклин Каллье признавала, что Вера осознавала всю важность своей роли и наслаждалась ею. Веру всегда удивляло, что кто-то может не работать. Верин труд возвышал ее. Владимиру как человеку было невозможно отказать, а служить В. Н. было почетно. Однажды Вера была отправлена в Монтрё на задание такими словами: «Ах, милые носочки! Такие мягкие, шерстяные! Никакой нейлоновой примеси (такой противной, что раздражает кожу)! Размер 46, а длина — обычная, и не до колена, и не слишком коротко. Ах, носочки! Две пары». Дмитрий считал, что мать удручала лишь бессмысленная работа, постоянная борьба с некомпетентностью. Он полагал, что ей гораздо приятней было бы читать книги или «пописывать что-нибудь свое», чем вести всякие дела. В начале 1950-х годов в Итаке Вера взялась было за свое собственное исследование, обнаружив параллели между творчеством Ламотт-Фуке и Пушкина, к чему она вернулась, только когда ей было уже за восемьдесят. Ее литературный инстинкт, если не вдохновение, не изменил ей и тогда. В 1963 году Вера сочинила довольно-таки мелодраматичное стихотворение на русском; возможно, как отклик на выпад мужа. То ли потому, что у этого стихотворения была своя предыстория, то ли просто Вера дорожила своим собственным сочинением, но она от него не отреклась. Как всегда, и тут проявилась свойственная ей практичность. Свое посредственное сочинение Вера написала на обороте «Бюллетеня для акционеров авиакомпании „Макдоннел“».

Она продолжала много читать. Набоков гордился ее безупречным инстинктом выуживать единственное стоящее произведение из огромной дармовой картонки от издательства. Участвуя в конкурсе «Сатердей ревью» 1962 года на «Коэффициент интеллектуального развития в области литературы», она намного обошла возможности В. H.; ей не составляло труда узнать по стилю произведение Жироду, или Дизраэли, или Уолпола. Круг ее чтения был не столь каноническим, при том, что Вера считала, будто про Джеймса Бонда написал некто «Флетчер». Она с большим увлечением отзывалась о «Зеленой шляпе» Майкла Арлена и о чисто мемуарном произведении его сына «Изгнанники». В 1965 году Вера дала согласие отбирать англоязычную литературу для Ледига Ровольта, который даже предположить не мог, сколь мудрены ее вкусы. В результате единственное, что она предложила ему, была книга Ричарда Хэклита «Путешествия», включавшая записки средневековых путешественников и, как полагают, вдохновившая к жизни «Поэму о старом моряке» (в тот год как раз вышло переиздание). Вера продолжала отсеивать для мужа книжную продукцию, она рекомендовала ему прочесть книгу Надежды Мандельштам «Надежда против Надежды», которую прочла, когда появился ее перевод на английский. Оба Набоковы восторгались первым романом Эдмунда Уайта «Забывая Елену»; Вера поразила автора, когда, встретившись с ним много лет спустя, читала ему наизусть целые абзацы из его книги ^[302]