Дэн Сяопин

Хуа взял время подумать и только через неделю, поняв, что если они будут и дальше медлить, то им самим «придет конец», попросил Ли Сяньняня встретиться с маршалом Е и спросить, когда и как можно решить вопрос о «группе четырех»¹¹³. Е Цзяньин вновь навестил Хуа, и они обсудили детали. А в начале октября маршал еще раз встретился с генералом Ваном, без которого никак нельзя было обойтись. Выслушав маршала, заявившего, что «ситуация критическая, и у партии и государства нет другого пути, кроме как устранить „четверку“», Ван, почуявший наконец, куда ветер дует, согласился¹¹⁴.

Конкретный план по захвату «четверки» обсуждали втроем — Е, Хуа и Ван. План был прост. Под предлогом обсуждения верстки готовившегося тогда к изданию пятого тома «Избранных произведений» Мао Цзэдуна Хуа должен был пригласить Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня 6 октября к восьми часам вечера в зал торжественных заседаний ЦК и правительства Хуайжэньтан в Чжуннаньхае на «заседание» Постоянного комитета Политбюро, которое на самом деле не созывалось. Здесь охранники из воинской части № 8341 должны были их схватить. Цзян Цин планировали арестовать дома (она жила неподалеку, в той же резиденции Чжуннаньхай, в доме 201). Было решено взять под арест и Мао Юаньсиня вместе с еще несколькими наиболее активными сторонниками «группы четырех».

В самый последний момент, 5 октября, Е Цзяньин на всякий случай приказал преданным ему высшим офицерам быть в боевой готовности¹¹⁵. И следующим вечером заговорщики привели план в исполнение. Из офицеров охраны отобрали 29 человек, самых надежных, разделив их на четыре группы. Одна группа под командованием заместителя Ван Дунсина, генерала Чжан Яоцы, должна была арестовать Юаньсиня и Цзян Цин. Три другие — взять под стражу Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня.

Человек пятнадцать охранников спрятались за массивными шторами в зале Хуайжэньтан. Когда ничего не подозревавший Ван Хунвэнь, пришедший первым на «заседание», вошел в пустой зал и стал озираться по сторонам, охранники неожиданно, выключив свет, выскочили из засады и скрутили его. То же самое они проделали с Чжан Чуньцяо, пришедшим вторым, и с опоздавшим Яо Вэньюанем. Последний настолько разволновался, что, ослабев, опустился на пол. Пленников поочередно доставили в соседнюю комнату, где их ждали Хуа Гофэн и Е Цзяньин. Хуа объявил задержанным, что они арестованы «за преступления против партии и социализма». Одновременно генерал Чжан Яоцы во главе группы в десять с лишним человек в восемь часов вечера взял под стражу Юаньсиня, а через 30 минут был перед домом Цзян Цин. Бравый генерал вспоминает: «Когда мы вошли в ее кабинет, она сидела на диване. Я объявил ей: „Цзян Цин! Я получил телефонное указание премьера Хуа Гофэна. ЦК КПК решил изолировать тебя и провести в отношении тебя расследование в связи с тем, что ты в настоящее время продолжаешь вести деятельность, направленную на раскол ЦК партии… Ты должна честно и чистосердечно признаться в своих преступлениях, подчиняясь дисциплине“… Когда я это говорил, глаза Цзян Цин блистали злобой, но она не шевельнулась и не произнесла ни слова… Не раскричалась и не стала кататься по полу. Я закончил, и Цзян Цин встала… На улице ее ждал легковой автомобиль министерства общественной безопасности, Цзян Цин спокойно села в него, и ее увезли»¹¹⁶.

В общем, можно сказать, что тело Председателя еще не успело остыть, а его близкие соратники, в том числе вдова и племянник, оказались под арестом. И уже через полтора часа Хуа и Е собрали экстренное заседание Политбюро в доме Е Цзяньина в пригороде Пекина, на котором проинформировали членов высшего органа партии о «великой победе». Маршал Е объяснил, что они сделали только то, что «при жизни хотел, но не успел [сделать] Председатель Мао»¹¹⁷. Никто нисколько не возмутился, и даже те, кто до того поддерживал Цзян Цин, радостно зааплодировали. Все ганьбу давно привыкли подчиняться силе.

Заседали всю ночь: надо было обсудить, что делать дальше. Между тем верные Е Цзяньину войска брали под контроль средства массовой информации: Центральную народную радиостанцию, агентство Синьхуа и редакции столичных газет и журналов. Под утро, в четыре часа, завершая заседание, Хуа Гофэн предложил избрать Е Цзяньина Председателем ЦК и Военного совета, то есть новым вождем. Но маршал скромно отказался: через полгода ему исполнялось восемьдесят, так что становиться вождем было поздновато, да и Мао, как все знали, своим преемником перед смертью назначил Хуа. Так что Е, со своей стороны, предложил кандидатуру последнего. Именно так Хуа Гофэн и стал новым «великим кормчим»¹¹⁸.

Этот человек отнюдь не был реформатором. Партийный функционер, слабо разбиравшийся в экономике, он боготворил Мао, умел ему подчиняться, но в новых условиях одной верности усопшему было недостаточно. Тем более что к власти Хуа пришел в блоке с военными и ветеранами, которые совсем не горели желанием продолжать «культурную революцию».

Не удивительно, что сразу после переворота между ним и ветеранами начали возникать острые противоречия, в центре которых стоял вопрос: что делать с Дэном? Маршал Е и другие старейшины стали недвусмысленно требовать от Хуа Гофэна политической реабилитации боевого товарища. Но тот воспротивился. Под его руководством в стране разворачивались теперь две пропагандистские кампании: по разоблачению «группы четырех» и критики Дэн Сяопина. Остановить последнюю Хуа не хватало не столько желания, сколько смелости: ведь это означало изменить Мао Цзэдуну, инициировавшему эту кампанию. А ему очень не хотелось войти в историю «китайским Хрущевым». «„Критика Дэна и борьба с правоуклонистским поветрием пересмотра правильных оргвыводов“ были начаты Председателем Мао, — твердил Хуа, — [эта] критика необходима»¹¹⁹. Его полностью поддерживали Ван Дунсин и мэр Пекина У Дэ, идеологически близкие ему. При этом личных претензий у них к Дэну тоже не было, но и они не могли «предать» Мао. «Дэн Сяопин, точно так же, как группа четырех, выступает против [Председателя] Мао, его идей, его революционной линии, — говорил, например, идеологическим работникам партии слепо преданный Мао Цзэдуну Ван Дунсин. — Мы не должны ослаблять критику Дэна, разоблачая группу четырех… Дэн… нехорош. Он до сих пор не понимает культурную революцию»¹²⁰.

Характерно, что в октябре 1976 года «четверку» по инициативе Хуа стали критиковать не за «ультралевизну», а за «ультраправый оппортунизм»! 8 октября Хуа Гофэн принял решение возвести в центре Пекина на площади Тяньаньмэнь грандиозный Дом памяти Мао — мавзолей, куда вопреки воле покойного, желавшего быть после смерти кремированным, в 1977 году положат его забальзамированное тело [85]. А в конце октября он заявил работникам отдела пропаганды ЦК: «Всё, что говорил Председатель Мао, и [даже] всё, на что он в знак согласия кивал головой, мы не будем подвергать критике»¹²¹.

Для Хуа такое отношение к словам и поступкам Мао было, помимо прочего, важно и с точки зрения легитимации его личной власти: ведь «великий кормчий» назначил его, Хуа, преемником за несколько месяцев до своей кончины, будучи тяжелобольным. Так что если допустить, что Мао мог ошибаться, то, понятно, делал это скорее всего в болезненном состоянии, а потому и выбор Хуа Гофэна новым вождем нельзя было считать безусловным.

В середине декабря 1976 года, однако, Хуа пришлось чуть отступить. Дэн неожиданно заболел и ему потребовалась срочная госпитализация. У него обнаружили простатит, и без хирургического вмешательства было не обойтись. Под давлением маршала Е Цзяньина, взявшего на себя курирование работы врачей, а также других ветеранов, призвавших Хуа Гофэна и Ван Дунсина проявить сострадание, те дали согласие на частичное удаление у Дэна предстательной железы. Сделали операцию очень квалифицированные врачи в том же элитном армейском госпитале, в котором когда-то лежал сын Дэна Пуфан. Так что вскоре Дэн пошел на поправку.