Савва Мамонтов

— Батюшка просил меня достать два билета в твой театр.

«Это сильно захватило меня, — напишет он в своих записках. — Билеты я достал в первом ряду. Перед началом спектакля я смотрел в дырочку занавеса и увидел отца, серьезно сидящего с Ольгой. Признаться, я был очень взволнован, но начал спектакль как следует».

В третьем акте сцена Кудряша с Варварой прошла так естественно, что отец смеялся от души.

«Он поймет меня», — решил Савва.

Спектакль был хорош не только тем, что в нем играл Островский, это была серьезная реалистическая постановка с блесками молодых талантов. Катерину играла любительница, имени которой мы не знаем, к сожалению, но роль она вела так сильно и страстно, что Иван Федорович утирал слезы в последнем акте. Савва ждал похвал, но, вернувшись домой, застал тишину. Ужинали вместе, а о спектакле ни слова не было сказано, но Ольга шепнула брату:

— Батюшка очень тобой доволен. Очень!

И все же «Гроза» разразилась грозою.

Утром отец позвал Савву в свой рабочий кабинет. Молча дал ему письмо. Потом сказал:

— Прочитай. От благожелателя.

Письмо было коротенькое: «У вас есть сын Савва в университете, уберите его, иначе может быть очень плохо».

— Ну, вот ты и допрыгался, голубчик, — сказал Иван Федорович. — Завтра едешь в Баку.

Отец спасал сына — он знал: достаточно было просто присутствовать на студенческих тайных говорильнях, чтобы угодить на каторгу.

В мае журнал «Современник» был закрыт на восемь месяцев. 12 июня арестовали Чернышевского. Иван Федорович не стал дожидаться, когда щупальца жандармского ведомства оплетут Московский университет в поисках неблагонадежных.

В начале августа Савва Мамонтов отбыл в Нижний Новгород.

Мамонтов-старший был купец прозорливый. Вместе с Кокоревым он участвовал в создании первых нефтяных промыслов. Прибыли получали малые, и, чтобы не прогореть, видя в торговле палочку-выручалочку, Закаспийское Торговое Товарищество устраивало по всей Персии товарные фактории.

Первое самостоятельное путешествие оказалось для Саввы продолжительным и полным новых впечатлений. Речным пароходом от Нижнего Новгорода до Астрахани, морским от Астрахани до Баку.

Встречал его главный директор Азиатских факторий господин Бекман. Не старый, но лысый. В глазах спокойствие, в слове твердость и насмешка. Привез в европейского вида дом:

— Здесь наша контора и ваша будущая работа.

Квартира Саввы оказалась во дворе. Внизу кухня, на втором этаже две огромные, показавшиеся пустыми, комнаты. В спальне узкая железная койка, на стене ковер, на полу ковер — и все. В другой комнате стол, вокруг стола десяток стульев и кожаный диван у стены.

— Мы о вас немного позаботились, — сказал господин Бекман, подводя Савву к столу. — Кебаб, лепешка, чай, халва. Если кебаб остыл, печь на кухне. Располагайтесь, отдыхайте с дороги. Завтра я вас жду в конторе.

И ушел.

— Хорошо, — сказал Савва. — Начнем мое воспитание заново. Урок первый — одиночество. Но прежде всего — подкрепимся.

От кебаба захотелось пить, но чай уже остыл. Лепешка показалась жесткой, непропеченной. Савва бросился на диван и заплакал. Ему было очень жалко отца. Послал же Бог детей хорошему человеку. У Федора с головой не все в порядке. Анатолий укатил в Италию, в Милан, путается с актрисками, а он, Савва преподобный, надругался над доверием отца, истребил лучшие годы юности не на познание, на пустые разговоры, на доступных развратниц… В молодости о великом мечтают, а о чем он мечтал? О равенстве, которого быть не может нигде и никогда, о братстве, обернувшемся доносом. А свобода — вот она! Свободен. От батюшки, от родного дома, от самого народа русского, чтоб не думать за него.

Утром был пламень солнца и жара, хотя уже листья на деревьях по-осеннему сомлели.

В конторе познакомился с бухгалтером. Было видно, что этот молодой человек очень рад приезду Саввы, но, представляясь, он напряженно смотрел в глаза:

— Александр Константинович Пупыкин.

Савва не улыбнулся, хотя фамилия была забавная… Пупыкин из благодарности тотчас и отдал ему свое сердце.

Работу господин Бекман поручил Савве конторскую, бумажную, но бессмысленного отсиживания положенных для службы часов не требовал. Пупыкин водил Савву по городу, показывал древности.

Баку был невелик, в нем жило чуть больше четырнадцати тысяч человек. Население было пестрое.

На площади стоял дом губернатора, рядом вздымался золотым осенним облаком ханский сад. Здесь же начиналась истинная Азия — лавки, магазины. Улочки для осла, едва протиснешься. Вдоль улиц глинобитные дувалы, дома без окон, с плоскими темными крышами.

— Киром крыты, — объяснял Пупыкин, — нефтяной землей.

Ходили к развалинам ханского дворца. Последний бакинский хан Гуссейн-Кули в конце прошлого века присягнул на подданство России, но вскоре отпал от нее, ушел под руку персидского шаха, а когда была присоединена Грузия, снова изъявил коварную покорность. При сдаче города 8 февраля 1806 года был предательски убит главнокомандующий русской армии князь Цицианов.

— Впрочем, — рассказывал Пупыкин, — Баку присоединили к России еще при Петре Великом, а вот Анна Иоанновна вернула его Персии.

Любовались Шах-джами — древней шахской мечетью, построенной в 1078 году, ходили осматривать маяк, где сохранилась крепостная стена, а сам маяк был устроен в круглой Девичьей башне.

Мечетей в городе было одиннадцать. Основное население составляли азербайджанские татары — мусульмане-шииты. Православная церковь была одна, армянских — две. Армяне жили обособленно и богато. Вся городская торговля была в их руках.

Производил впечатление Черный город. Здесь работали и строились нефтяные и керосиновые заводы. Топились местный поселок и сами заводы отходами из нефти. Дым над поселком восходил черными маслянистыми клубами, и земля здесь всюду была черная, пахнущая нефтью.

На том осмотры города кончились. Питался Савва одними сардинами. Готовить не надо. Сардины на завтрак, сардины на обед, на ужин.

Через две недели бакинского житья Савва не выдержал и написал отцу письмо. Просил разрешения вернуться. Конторскую работу и в Москве можно найти, зимой в Баку жизнь совершенно замирает, даже лавки многие закрываются. Если пребывание в Баку необходимо, можно вернуться в город весной.

Иван Федорович был неумолим. «В Москве одно лишь развлечение на глазах и чад в голове, — писал он сыну. — Вот тебе образчик, Савва: Федор и Анатолий, совершеннолетние молодые люди, не могут жить и содержать себя… Ничего не делают, скучают и ходят с туманом в голове, а отчего это? Оттого, что они не привыкли к трудам…»

Впрочем, Иван Федорович желал сыну добра. На его письме он сделал запись: «Жаль мне Савву, но слава Богу, что он на деле и не дома».

Надо было как-то устраивать жизнь. Савва предложил Пупыкину поселиться в своей квартире, а для того, чтобы избавиться от непереносимых уже сардин, наняли кухарку Анну Петровну. На двоих, стол им стоил тридцать пять рублей.

Ездили в окрестности города, в Сураханы, смотрели брошенный, полуразрушенный храм огнепоклонников.

— Здесь есть выходы газа, и когда-то в этом священном месте горели вечные огни, — объяснял Пупыкин. — Армяне говорят — в древности Баку был городом огнепоклонников. Его называли Багаван.

— А что означает слово «баку»? Огонь?

— Да нет, «баку» вроде бы производное, испорченное от персидского слова «бадкубе» — удар ветра.

Северные ветры вскоре дали о себе знать. Стало так нестерпимо скучно, что Савва завел собаку. Назвал пса «Нигилист».

Жизнь переменилась неожиданно. Директор Бекман предложил Савве поездку в Персию. 19 декабря 1862 года они взошли на пароход, спустились к югу, миновали порт Ензели и пристали к одному из островов Ашур-адэ в Астрабадском заливе. Здесь располагалась русская морская станция. Из Ашур-адэ на лодках приплыли в Гяз, защищенный от ветров и морских бурь Потемкинской косой, уладили пограничные и таможенные дела, заплатили пошлину.