Седовцы

Дули южные штормовые ветры. Корабли всё дальше уходили на север. Когда мы на “Ермаке”, пробившись сквозь тяжелые льды, достигли кораблей, они были на 83°04’ северной широты. Нас разъединял пояс тяжелых льдов. В тумане, по узким разводьям, с трудом, но все дальше проникал “Ермак” на север. Порою казалось, что дальше итти невозможно. Но ледокол продолжал неутомимо долбить тяжелые поля.

27 августа мы остановились. Дальше итти было невозможно. Впереди лежали невзломанные многомильные ноля двух-трехметрового льда. Но в этот момент природа, до тех пор нам противодействовавшая, как будто решила нас приободрить. Туман, целую неделю лежавший вокруг “Ермака” густой пеленой, вдруг приподнялся и открыл на горизонте три еле видные черточки. Это во льдах стояли корабли.

На борту “Ермака” загремело восторженное “ура”. И у людей и у самого дедушки “Ермака” появились новые силы. Ледокол с удвоенной энергией стал крошить поля нетронутого льда и упорно пробиваться вперед.

Но туман приподнялся только минут на десять и, точно занавес на сцене, опустился снова. От “Ермака” до кораблей оставалось миль пятнадцать.

28 августа, ломая последние льды, наш ледокол подходил к кораблям. Оркестр “Ермака” играл “Интернационал”. Корабли расцветились флагами и подняли сигнал:

“Привет “Ермаку”!”

Окопов корабли, “Ермак” стал к ним борт о борт. Радости людей не было границ. Часть команды “Ермака” перешла на корабли, и мы начали выводить их на юг.

“Садко” и “Малыгин” с трудом, но пробивались по узкому каналу, который оставался после прохода “Ермака”. Хуже было с “Седовым”. За время зимних сжатий у него оказалось сильно поврежденным рулевое устройство, и “Седов” не только не мог лавировать, но даже итти прямо. Пришлось его буксировать. Однако в тяжелом льду “Седов” не мог держаться строго за кормой “Ермака”: его изуродованный руль поворачивал корабль вправо.

Льдины все время втискивались между “Ермаком” и “Седовым”. Толстые, в руку человека, проволочные тросы не выдерживали и лопались, как нитки. Дважды в течение двух часов менялись тросы, и дважды они рвались. Ледокол “Седов” удалось протащить за это время на расстояние меньше одной мили. А на пути к югу лежал тяжелый пояс льдов.

Установилась ясная погода, и “Ермак”, взяв с собою только “Малыгина”, пошел на юг, чтобы нащупать наиболее легкий путь во льду и пробить канал, по которому потом можно было бы провести ледокол “Седов”.

“Ермак” снова с разбегу наскакивал на ледяные поля и крушил их. Но вот гребные валы не выдержали. Сначала лопнул вал левой машины и вместе с винтом ушел на дно, на глубину трех тысяч метров. Скоро “Ермак” остался с одной центральной машиной. В таком состоянии он не мог уже буксировать ледокол “Седов”. Неясно было даже, удастся ли ему самому выйти из тяжелых льдов. Надо было решать, что делать с “Седовым”.

Ни у кого даже и в мыслях не было бросить ледокол без людей. Все считали бесспорным, что на “Седове” должен остаться экипаж. Отобрать надо было пятнадцать человек, а желающих остаться вызвалось во много раз больше. Прежде всего это были сами седовцы. Бадигин, ставший капитаном во время ледового плена, после того как старого капитана из-за болезни пришлось вывезти, считал невозможным уйти с “Седова”, пока он сам здоров, а корабль может плавать.

- Я сойду с корабля только тогда, когда он остановится в родном,, советском порту, - заявил Бадигин.

Коллектив, еимовавший на “Седове” до прихода “Ермака”, был замечательный. Разбивать его очень не хотелось. Но пришлось строго обсудить кандидатуру каждого, главным образом с точки зрения здоровья. Седовцы уже выдержали суровый экзамен одной зимовки, и нужно было отобрать тех, кто сможет совершенно безнаказанно для своего здоровья оставаться и дальше.

После долгого обсуждения решено было, что из старых седовцев, кроме капитана Бадигина, на борту останутся: штурман - замечательный специалист своего дела, он же гидрограф, он же инженер водного транспорта - Ефремов, второй механик Токарев, третий механик Алферов, машинист первого класса Шарыпов, хозяин палубы боцман Буторин и еще два человека-доктор Соболевский и известный в Арктике радист Полянский. Был также оставлен гидрограф Буйпицкий, перешедший на борт “Седова” с ледокола “Садко”.

Этот состав надо было пополнить, так как для поддержания корабля в порядке во время дрейфа требовалось пятнадцать человек. Выла организована тройка в составе начальника экспедиции, помполита и председателя судкома “Ерма.ка”, решивших вопрос о пополнении. Членам этой тройки буквально пе давали прохода. Ловили в коридорах, на палубе, в кают-компании. Каждь1й, приводя десятки доводов, уговаривал оставить его на “Седове”.

Люди отлично знали, что дело предстоит не шуточное: придется продрейфовать через весь Северный Ледовитый океал, будут сжатия, временами может быть очень трудно.

Но советский человек любит преодолевать трудности. Каждый из желавших остаться понимал, что он своей работой принесет колоссальную пользу, что все трудности и опасности будут оправданы той пользой, которую получит страна. Кроме того, каждый из остававшихся был убежден, что куда бы ледокол “Седов” ни занесло, страна, партия, товарищ Сталин примут все меры, чтобы ни с одним человеком ничего плохого не случилось.

Наконец с “Ермака” на-борт “Седова” перешли: старший механик орденоносец Трофимов, радист Бекасов, кочегар-стахановец Гетман, повар-моряк Мегер, машинист Недзвецкий и матрос Гаманков.

Составили список продовольствия, обмундирования и запасного оборудования, которое надо было оставить на корабле Когда все необходимое было перегружено на ледокол “Седов”, артельщик “Ермака” привел нескольких седовцев к кладовой и, распахнув перед ними двери, сказал:

- Ребята, смотрите по полкам! Может, вам еще чтонибудь надо?

Все операции приходилось производить очень быстро.

Надвигалась зима. “Ермаку” с одной машиной надо было уходить на юг, ведя за собой корабли “Садко” и “Малыгин” Как только закончили погрузку, “Ермак” отошел от “Седова”. Чтобы образовать ледяную подушку, которая при будущих сжатиях предохранила бы корабль от напора больших льдип, “Ермаж” разломал лед вокруг “Седова” в мелкую кашу. Когда “Ермак” уже отходил от “Седова”, люди все еще продолжали бросать седовцам конфеты, книги, кто что мог.

Как нарочно, погода испортилась, корабли затянуло сеткой пурги. “Ермак”, по старому морскому обычаю, дал три протяжных гудка. Пурга все усиливалась Вот “Седов” совсем скрылся из виду. А гудок все гудел. Грустно было на душе Уже не видимый нами “Седов” ответил тремя такими же длинными гудками, означавшими на морском языке: “Желаю счастливого плавания!” “Счастливо зимовать!” ответил “Ермак”.

Сейчас “Седов” закончил свой исторический дрейф.

И первое, о чем хочется сказать, это о коллективе седовцев с честью выполнившем возложенные на него задачи.

Каждый из коллектива показал такие образцы умения держаться в трудных условиях, которые сделали бы честь людям с многолетним стажем полярных исследователей. А ведь весь коллектив-это молодежь, люди, имеющие полярный опыт, но далеко не арктические старожилы. с”тот коллектив-лучшая иллюстрация к словам нашей песни:

Когда страна прикажет быть героем

У нас героем становится любой!

По возвращении в конце 1938 года из похода на “Ермаке” мы с А. Алексеевым были приняты товарищем Молотовым которому доложили об итогах операции по выводу кораблей из ледового плена, о том, как после попыток буксировать ледокол “Седов” пришлось оставить его на зимовку. Товарищ Молотов подробно расспрашивал о людях “Седова”.

Ночью мне позвонили по телефону:

Сейчас с вами будет говорить товарищ Молотов.

Вячеслав Михайлович еще раз внимательно расспросил о седовцах.

- Как их адрес? “Ледокол “Седов”, капитану Бадигину, парторгу Трофимову”. Так правильно будет? - спросил товарищ В.М.Молотов. - Мы посоветовались с товарищами и решили послать им телеграмму, - добавил он.

Утром, развернув газету, я увидел, что на первой странице напечатана телеграмма седовцам от И.В.Сталина и В.М.Молотова.