Костер рябины красной

Над невысокими лесистыми Уктусскими горами то ослепительно сияло солнце, то висело безветрие и туман с изморозью часами задерживался между соснами, то падал необыкновенный, роскошный, совершенно сказочный снег, и снежинки на рукаве были самого неожиданного, причудливого рисунка.

На соревнования съехались лучшие спортсмены всей страны, которая сама в те годы переживала пору юного расцвета.

Дощатые помещения лыжных баз блистали восторженными словами о здоровье, спорте, молодости, ловкости и силе. Радиорепродукторы без перерыва извергали в небо марши, песни, гимны. Казалось, не было уже ни дня, ни ночи. Яркие прожекторы, гирлянды цветных фонарей горели с вечера до полудня. Во всех направлениях с раннего утра до поздней ночи спешили люди с лыжами и на лыжах. Гонщики, прыгуны, слаломисты, эстафетчики и просто соревнующиеся — все они расходились в конце концов по своим секторам, участкам, трассам и маршрутам.

В середине дня все шумными толпами заполняли столовые, толкались в переполненных буфетах, сбивались стайками в комнатах общежитий, пансионатов, а то и просто на свежем воздухе около снеди, захваченной из дому.

По вечерам музыка была потише. Под синими с золотом соснами туда и сюда сновали лыжники и лыжницы в ярких кофтах, свитерах, спортивных куртках, а чаще всего в обыкновенных домашних жакетах и пиджаках. Особенно те, кто, как и Фаина, приехали неожиданно и не имели яркой экипировки.

Взволновала, закружила и понесла Фаину по крутым волнам музыки встреча с Яшей. Удивительно, как мало они говорили, как с полуслова, со взгляда понимали друг друга, как охотно соглашались, как нелегко расставались по вечерам. И не спали, ждали утром встречи, потом разбегались каждый по своим секторам соревнований, а вечером, нарушая расписание, снова не могли вовремя вернуться на место…

В тот первый вечер Яша был в легком белом полушубке. Он шел с тренировки, отдохнув после душа. Глубоко дышал, говорил о запахе сосны и снега, о том, как здорово, что встретил ее. Они долго ходили по еле заметным тропкам далеко от лыжных баз. Так далеко, что даже звуки музыки еле доносились. Время от времени они спугивали парочку целующихся в укромном уголке, под соснами. И уходили все дальше, уже не по тропинке, а по снежной целине. Однажды, когда оба порядком устали, они остановились.

— Феля, спасибо тебе, — сказал Яша, обнимая ее.

— За что же? — удивилась она.

— За то, что ты здесь, со мной, и мы одни.

Он утоптал снег около громадной сосны, снял полушубок и постелил его прямо на снег. Они сели и стали целоваться…

Следующим вечером, после соревнований они встретились за большим трамплином. Долго стояли, обнявшись, в тени навеса. Потом неожиданно для себя она сказала:

— Надо бы туда, к сосне, еще сходить. Бусы у меня там порвались Я утром собирала дома. То есть в комнате у нас. Десяти бусинок не хватает. Конечно, бусы дешевые, так себе. Да только они на рябиновые ягоды похожи. Я их люблю… Может, найдем?

И они пошли искать бусы. И ходили каждый вечер.

… Когда Фелька впервые приехала на кролиководческую ферму, расположенную за селом Синекаменским, ее поразили тишина и нетронутая белизна снегов. Ведь в Тагиле снег всю зиму какой-то серый, невзрачный.

Здесь длинными зимними вечерами, после того как многочисленное семейство кроликов уже накормлено, а клетки вычищены и продезинфицированы, можно о многом передумать. На память приходит всякое.

Вот и тогда часа полтора до обеда были свободны. Фелька в это время должна читать учебник по кролиководству и составлять конспект. Она уже дошла до белого великана, которого видела только на картинке да в собственной коллекции заведующего фермой. Говорят, иные из них не уступают по весу хорошему ягненку…

И тут она услышала песню. Прислушавшись, поняла, что поет немец, заведующий кролиководческой фермой. Звали его Иоганн Карлович, а все служащие и работники фермы для простоты величали его по-русски Иваном Карповичем. В тот день Иоганн Карлович прямо соловьем заливался. Он пел:

Комната Иоганна Карловича через стенку от комнаты Фельки, поэтому она слышала все, что делается у заведующего. До нее доносился невнятный ропот разговора, когда к немцу кто-нибудь приходил из работников фермы или приезжали из Тагила за кроличьими тушками, она слышала бряканье крышки закипавшего кофейника и скрип кроватных пружин, когда немец заваливался после обеда немного вздремнуть. А теперь вот он пел:

Фельке было смешно, как заведующий выговаривал русские слова, путал их окончания, а вместо некоторых слов вставлял свои. И в то же время в сердце ее бродила какая-то смутная тревога. Ей все время казалось, что песня поется неспроста, а предназначена ей. Она гнала эту мысль, однако ей не давало покоя то, что всегда аккуратный и сдержанный заведующий вдруг запел, да еще русскую песню, да еще один в комнате! Ведь немец преотлично знал, что Фелька дома и может услышать все это. Ему было лет тридцать. По представлениям Фельки, возраст уже солидный. А вот, поди ж ты, распелся, как молодой.

…Немец закончил песню, и Фелька услышала, как он загремел кофейником. Сейчас он разожжет спиртовку и станет варить на ней кофе. Пора было идти давать кроликам очередную порцию корма. Маленькие пушистые зверьки, наверное, оттого и росли так быстро, что почти постоянно ели.

Жизнь кролиководческой фермы размеренна и монотонна, идет по раз установленному порядку. Немец строго следит за тем, чтобы этот распорядок неукоснительно соблюдался. А Фельку угнетал раз и навсегда заведенный ритм, где все известно заранее, где нечего ждать каких-то перемен или чего-то особенно интересного.

Иоганн Карлович с первых дней стал Фельку отличать от других. Как-то еще летом он вызвал ее в середине дня. Надо сказать, что к двум комнатам, в которых он жил, примыкало нечто вроде музея. В отдельных клетках жили кролики разных пород, каких только смог достать на месте или выписать из других краев дотошный Иоганн Карлович.

Коллекцию открывали вятский пуховый кролик и шиншилла, затем шли татарский пуховый и ангорский, особняком стояли русский горностаевый и белый великан, Однако гордостью заведующего был венский голубой. О благородстве и ценности меха этого кролика Иоганн Карлович мог говорить часами. Он рассказывал о международных аукционах, о миллионных сделках, о манто баснословной красоты и баснословной стоимости, о мастерстве немецких и австрийских селекционеров, выводящих замечательные породы и кладущих в банк полновесные барыши. Он говорил еще о близорукости русских, убивающих кроликов только ради их мяса, забывающих, что из кроличьего меха можно сделать даже мех обезьяны, конечно, с помощью великих достижений немецкой химии…

Фелька знала, что на ферме большей частью разводятся щипанцы и вятские пуховые. Кроликов особо ценных пород было мало, да и почти все они принадлежали служащим фермы. Она знала и то, что заведующий приглашал в свой музей только в исключительных случаях… Она тогда здорово злилась на немца за то, что он не разрешил приехавшему сюда на велосипеде Яше остаться до утра.

А заведующий закончил лекцию, аккуратно закрыл музей и повел Фельку в свою комнату. Там уже подплясывал на спиртовке кофейник. Иоганн Карлович сварил кофе и тут же налил по чашечке, бросив в них по кусочку сахара, потом, подумав, добавил Фельке еще кусочек и начал:

— Мне очень надо говорить с вами, дорогая Феля. Я уверен, что вы сердится на меня за Яша. Я вам должен сказать, что молодая девушка не может оставлять молодого парня… как это?.. Ночевать. Да! Вы пока не имеете свой дом. Этот дом вам дали на работа. Понятно? Я очень просиль вас учитывать это.