Воспоминания о московском антропософском обществе (СИ)

Солонович был фанатиком, но в нем не было того, что так часто является спутником фанатизма, не было деспотического желания во что бы то ни стало покорить, заставить следовать за гобой. Его анархизм, сливаясь воедино с его мистикой, как бы прокалил его духом свободы. Я не знаю никого, о ком можно было бы с таким же правом сказать: "Вот настоящий свободный человек, не подвластный ни страху, ни каким-либо иным давлениям ни в мыслях, ни в поступках". Настоящий служитель духа, свободный от личного эгоизма". Да, это был фанатик, но фанатик "чистой воды". И это внушало уважение.

После разгрома анархистов в 1930 году он исчез в лагерях. Дошел слух, кажется, довольно достоверный, что он погиб во время одного из нередких тогда лагерных бунтов. Зная характер Алексея Александровича, можно не сомневаться, что так оно и было. Бесследно исчезла в лагерях его жена и преданная сподвижница — Агния Анисимовна Солонович.

Солонович очень рьяно (как и все, что он делал) пропагандировал идею нашего Содружества в своих кругах. Оттуда приходили многие, конечно вне организации, а просто как заинтересованные посетители.

Толстовцы не обманули наших надежд: мы могли пользоваться помещением Вегетарианской столовой. Михаил Павлович Столяров сделал доклад об Анне Карениной (точного названия не помню). Успеха он не имел. И немудрено: он пытался изображать действующих лиц романа и события, как некую персонификацию внутреннего мира человека, отражение духовных переживаний и даже духовных существ, действующих в нем. Рационалистам-толстовцам такой подход был абсолютно чужд. Публика явно скучала.

Помню появление замечательной пары. Муж и жена — они жили в деревне, по толстовскому образцу, но почему-то не считались полностью толстовцами. В сандалиях на босу ногу, в каких-то немыслимых хламидах, с котомками за плечами. Он — высокий, длинноволосый, с восторженным отрешенным лицом, она — маленькая, кругленькая, с очаровательной улыбкой. Они услышали о Содружестве и пришли рассказать о себе — "поделиться своей радостью", как он сказал. Они не говорили ни о каких моральных религиозных мотивах, побудивших их избрать толстовский образ жизни. Но им ужасно хотелось рассказать людям, какая это радость, счастье — жить в природе, среди деревьев и трав, с птицами и животными. Им так хотелось, чтобы окружающие почувствовали эту радость, разделили ее. И они находили слова и выражения — простые и доходчивые для рассказа о своей жизни, о работе в огороде, о жатве, о сборе ягод… И о полянке в лесу, куда они ходят молиться.

Не назойливо, очень интимно, но проскальзывало в их словах, а главное — в выражении лиц и улыбке, что им знакомо какое-то особое восприятие духовной жизни природы, даже духовных существ, живущих в ней. В этой "мистической" нотке они, вероятно, и расходились с ортодоксальными толстовцами. "Настоящий Феликс Бальде и Фелиция" [50], - думала я. Жалею, что не расспросила о них подробнее и даже не узнала их фамилии. Еще одно явление — совсем в другом роде. Валентин Федорович привел и представил как гостя толстовцев весьма экзотическую личность — не то индус, не то перс, член какой-то мусульманской секты. Он хотел рассказать о своем учении, но из этого мало что получилось. Он говорил на плохом английском, переводчик — неопытный доброволец из присутствующих — плел нечто и вовсе невразумительное. Слушали внимательно, задавали "опросы, старались понять — экзотика импонировала. Но сумбур остался. Этот же человек появился и у анархомистиков. Солонович долго с ним беседовал, но тот ему не понравился: "Его идеи трафаретны и цели сомнительны", — сказал он и, насколько я знаю, никуда больше его не приглашал. Солонович собирался прочитать доклад: "Религия Льва Толстого". Доклад не состоялся: Содружество прекратило свое существование. Режим ожесточался. "Идеологическая борьба" все больше становилась делом административных мероприятий. Толстовцам приходилось туго, их ужимали всячески. Многие уезжали. Наш друг Валентин Федорович был на пороге отъезда, он уезжал в Прагу. Наконец, Вегетарианскую столовую закрыли. С тем вместе прекратило свое существование и наше Содружество — собираться было негде, а тайные конспиративные встречи противоречили бы самой его идее. Просуществовало оно не больше года, но несомненно это было живое, жизнеспособное зерно. Оно могло бы вырасти в очень нужную и близкую русским традициям форму свободного духовного общения. Но ему не дали прорасти, затоптали чуть проклюнувшийся росток.

Две группы

Это начинание было, пожалуй, единственным, оказавшимся возможным или, вернее — полувозможным в наших условиях проявлением того направления в антропософской работе, которое и это время набирало силу в Дорнахе. Там одна за другой появлялись организации, имевшие целью выход антропософии вовне, "выход в культуру", как гласил этот лозунг. Уже с 1919-го года успешно работала Вальдорфская школа, была создана терапевтическая клиника с онкологическим отделением, зарождалось движение "Христианской общины" и др. [51] Все больше появлялось лекций Штейнера, связанных с профессиональными интересами слушателей. У нас, конечно, какое бы то ни было практическое приложение антропософии было невозможно. Но во внутренней жизни Общества эта тема все больше выдвигалась на передний план. Одухотворение окружающей среды, одухотворение культуры, всех профессий и занятий, интересов и достижений. Это и есть миссия антропософии, без этого выхода в жизнь она догматизируется и засыхает в узкой келье личных переживаний. Для многих именно такое понимание антропософии становилось доминирующим. Но для некоторых оно было чуждо, казалось иногда даже профанацией того, что может жить только в глубине индивидуальной духовной работы.

Взаимное неодобрение становилось неприятным, и чтобы избежать духа полемики и не мешать друг другу, было решено разделиться на две самостоятельные группы. Хотя мы были очень отрезаны от жизни Дорнаха, но все-таки кое-что доходило, прорываясь сквозь рогатки. Наше новое направление в значительной мере питалось новым материалом. Но и независимо от этого оно несло в себе внутреннюю закономерность развития антропософии, ее духовного импульса, принесенного в мир 20-го столетия. Намерение создать новую группу получило одобрение Штейнера, а на вопрос, каким именем ее назвать, последовал неожиданный ответ: именем Ломоносова. Маргарита Васильевна в своих Воспоминаниях иначе рассказывает о появлении у нас имени Ломоносова, относя его к первому моменту основания Общества в 1913 году. Получается, будто Общество было названо тогда именем Вл. Соловьева вопреки совету Штейнера. Но, по-видимому, это аберрация памяти: не только у меня, но и у нескольких участников группы Ломоносова сохранилось четкое воспоминание, что это имя появилось только в связи с образованием новой группы [52]. И хотя в первый момент оно действительно показалось неожиданным, но было принято без колебаний, как только немножко вдумались в значение личности Ломоносова в истории русской культуры. "Ведущими лицами" новой группы были Михаил Павлович Столяров, Клавдия Николаевна, Вера Оскаровна. В прежней группе, сохранившей имя Вл. Соловьева, руководителем остался Борис Павлович Григоров. У большинства из нас сведения о Ломоносове ограничивались рамками гимназического курса. Но Михаил Павлович очень детально изучил и биографию, и научную деятельность Ломоносова и сделал обширный и очень содержательный доклад о нем.

Наиболее запомнившимся событием в работе новой группы было создание так называемого "социального кружка". Как из-нсстно, основная работа Штейнера по социальному вопросу "Коренные идеи социального переустройства в настоящем и будущем. Трехчленность социального организма" — вышла еще в 1919 голу [53]. До нас она дошла значительно позднее. Она не была понята ни на Западе, ни у нас. Созданный в Дорнахе "Союз" по проведению трехчленности успеха не имел и был скоро распущен самим Штейнером. У нас те, кто первыми прочитал книгу, были в недоумении, не знали, что сказать. Заинтересованы же были все. Решили создать специальный кружок по изучению новой книги. Руководителя не было, так как никто не мог взять на себя этой роли. Выбрали председателя — Михаила Павловича и двух секретарей — Марка и меня — с наказом ввиду новизны темы как можно подробней записывать все, что будет говориться. Участников собралось много, желающие распределили главы и разделы книги, чтобы подробно отреферировать, продумать и поделиться своими соображениями. Вспоминая эти занятия теперь, я вижу, насколько все мы — и "старшие", и "младшие" — были одинаково беспомощны перед этой темой. Иначе и быть не могло. Только через опыт последующих десятилетий можно найти правильный подход к идее "трехчленности". Причем — опыт глобального масштаба, опыт "тоталитаризма" во всех его разновидностях. И у нас и на Западе этот опыт был еще впереди. А тогда и там, и тут могли исходить только из существовавшей действительности, и мысль была к ней прикована. Невольно и неизбежно впадали в ту самую ошибку, от которой Штейнер предостерегает на первых же страницах книги: "Те, кто приписывают ей (этой книге) характер утопии, не поняли ее основной цели".