Державин

Державин медленно вырабатывал свой слог, литературную манеру, он пробовал силы в различных жанрах, отыскивая свою собственную дорогу в поэзии.

Глава 4

В ОГНЕ КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ

В октябре 1773 года в Петербурге были получены первые сведения о волнениях яицких казаков. При дворе им не придали большого веса: народные возмущения вспыхивали то там, то здесь — слишком велики были тяготы крепостного крестьянства, — однако каждый раз войскам удавалось легко справляться с беспорядками. Самозванцы-императоры стали не в диковинку, и их не раз видала екатерининская Россия.

Но вскоре выяснилось, сколь ошибочна была недооценка новой вспышки народного протеста. Повстанцы захватывали степные крепости одну за другой и уже вели правильную осаду Оренбурга. Правительственные войска, выступившие против крестьянских и казачьих отрядов, терпели поражения. Грозное имя Пугачева облетело все уста. Успехи восставших могли открыть им прямую дорогу в центральные губернии, в Москву, а там держись дворянские головы! Сколько их уже полегло на востоке России!

Донской казак Емельян Пугачев, под именем императора Петра Федоровича поднявший восстание против дворян и царицы, был подлинным народным вожаком. Он обладал природным умом, огромной энергией, силой воли и отлично знал жизнь крестьянства и казачества. Работные люди и крепостные уральских заводов горячо поддержали Пугачева. Башкиры, удмурты, татары, киргизы, калмыки — многие тысячи людей угнетенных национальностей царской России присоединились к Пугачеву. Хорошо зная народные нужды, он каждому сумел обещать самое для него важное — уничтожение помещиков, землю «без покупки и без оброку», соль, рыбные ловли, оружие. Воззвания Пугачева и его атаманов, «царские манифесты», содержат, как определил Пушкин, «удивительные образцы народного красноречия, хотя и безграмотного».

В сентябре 1773 года Пугачев, поддержанный яицкими казаками, выступил в свой первый поход. Он двигался вверх по Яику — после восстания эту реку переименовали, она стала называться Уралом — и везде вербовал себе сторонников. Восстание разрасталось с каждым днем.

Екатерина II увидела опасность, грозившую империи, и приняла меры защиты от народного гнева. Нужного ей на роль главнокомандующего человека она нашла в лице генерала А. И. Бибикова. Ему уже приходилось усмирять крестьян на Урале, он действовал против польских повстанцев и пользовался доверием царицы. Недаром именно Бибикову приказала она руководить работами Комиссии по составлению нового уложения в 1767 году. Разговоры о законах своим чередом, а на случай перехода их через край — что ж, сильной руке Бибикова можно было довериться.

Главнокомандующий назначался верховным начальником всех районов, охваченных восстанием. Бибикову поручались также и следственные дела по восстанию, для чего в помощь ему была придана секретная комиссия, в которую вошло несколько гвардейских офицеров.

Приготовления эти быстро перестали быть тайной в Петербурге. Узнал о них и подпоручик Преображенского полка Державин. Узнал — и решил во что бы то ни стало принять участие в экспедиции Бибикова. Подробных сведений о ней он, конечно, не имел, его привлекала самая возможность длительной командировки, которая, что греха таить, могла помочь выдвинуться. Державину опостылели парады и караулы, отнявшие у него одиннадцать лет жизни. В карты он больше не играл, знакомых в городе по-прежнему не имел, — что связывало его с Петербургом? Гвардейская молодежь пренебрегала службой, ночами резалась за карточным столом, напропалую ухаживала, но такое «маханье» не прельщало Державина. Был он, выслужившийся солдат, неровней в кругу знатных гвардейцев, и каждый петербургский день напоминал ему об этом. Уехать бы самое время! А там будет видно.

Державин пошел к Бибикову. Главнокомандующий выслушал просьбу незнакомого офицера и, хотя штат был укомплектован, согласился зачислить Державина — уроженец Казани, он мог быть полезен своим знанием края. Через три дня Державин выехал из Петербурга в Поволжье.

Он энергично принялся выполнять возложенные на него обязанности. Озабоченный, как ему казалось, спасением государства от угрозы уничтожения со стороны повстанцев, Державин не видел несправедливости своих действий по отношению к угнетенному царизмом народу и не побоялся представить все сделанное им на суд потомков. «Прадедовские нравы» — так назвал Н. Г. Чернышевский статью, посвященную «Запискам» Державина. По уровню развития, по мировоззрению Державин не мог подняться над веком, как это сделал Радищев, гениально понявший смысл крестьянской войны и выступивший с принципиальными теоретическими выводами о праве народа на восстание. Но ведь на это в XVIII веке решился только один Радищев, потому что он был великим мыслителем и революционером.

Однако Державин увидел, что восстание народа вызвано невозможными условиями его существования, злоупотреблением помещичьей властью, разбоем местной администрации. Не думая посягать на основы самодержавного правления, Державин достаточно резко выступил против несоблюдения законов и мучительства народа, что явилось, по его мнению, причиной крестьянской войны.

Он имел полную возможность и сделать и проверить эти свои наблюдения, ибо служба его протекала в особых условиях. Бибиков командировал Державина в дворцовое село Малыковку (ныне город Вольск) на Волге, в ста пятидесяти верстах выше Саратова, чтобы направлять прибывающие войска и вести закупку провианта. Но Державин получил и устное наставление. В случае неуспеха под Оренбургом Пугачев мог броситься в заволжские степи, на реку Иргиз, впадающую в Волгу напротив Малыковки, и здесь его должен был встретить Державин со своим небольшим отрядом.

Выполняя поручения Бибикова, Державин постоянно находился среди народа и отчетливо видел, насколько велико сочувствие к Пугачеву. В иных местах даже духовенство в полном составе с колокольным звоном и молебнами встречало самозванного императора Петра Федоровича. Войска Екатерины II могли разбить армию Пугачева, но что могли они сделать с тянувшимся к нему народом? Нельзя же было в каждом русском крестьянине, в каждом башкире, калмыке, киргизе, татарине видеть государственного преступника и уничтожать его! Начальники смотрели именно так, но Державин с этим согласиться не мог. Он понимал, что народный протест вызван повсеместным разорением и крестьян и рабочего люда, но думал, что в доброй воле правительства эту беду исправить. В одном из писем казанскому губернатору Державин, например, не обинуясь, писал: «Надобно остановить грабительство, или, чтоб сказать яснее, беспрестанное взяточничество, которое почти совершенно истощает людей… Сколько я мог приметить, это лихоимство производит в жителях наиболее ропота, потому что всякий, кто имеет с ними малейшее дело, грабит их».

В оде на день рождения Екатерины 1774 года Державин говорит об этом в стихах:

Рабы и тираны — таково строение русского государства. Это видел Державин, он знал, что в России «каждый либо тиран, либо жертва», как определил Фонвизин, но был совершенно далек от тех решительных выводов, которые сделал Радищев.

Нужно только установить справедливый порядок, считает Державин, и в стране наступят «златые дни».

Он предлагает императрице:

Разумное, без грабительства и угнетения, управление страной, по мнению Державина, могло предотвратить народные бедствия, утвердить мир и покой;