Екатерина Великая. Биография

звучит вечным рефреном в ее мозгу, глубоко врезается в ее сердце.

* * *

Укутанная в роскошные собольи шубы (первый подарок Елизаветы), в поместительных и удобных царских санях, сиденья которых обтянуты шелком, сопровождаемые огромной свитой гвардейских офицеров и придворной знати, провожаемые при выезде из Риги депутациями местного дворянства и представителей городского управления, эскортируемые кирасирами и драгунами, продолжают Иоганна и София свое путешествие. Они двигаются втрое быстрее, чем прежде, останавливаясь только на короткое время, необходимое для того, чтобы закусить и перепрячь лошадей, и три дня спустя уже прибывают в Петербург.

Здесь предусмотрена трехдневная стоянка, чтобы дамы имели возможность "переделать свои туалеты и приспособить их к русской моде". Это не более, как тактичный эвфемизм.

Елизавета, придававшая огромное значение пышности своего двора, предвидела, что ее гостьи будут невыгодно отличаться своими туалетами даже от ее самых второстепенных придворных дам, а потому позаботилась о том, чтобы все пробелы изготовленного в Цербсте гардероба были пополнены за ее счет в Петербурге.

Она сама уже покинула Петербург, вместе с нею переехала, разумеется, в Москву большая часть придворных, представителей дипломатии и сливок общества. Эти переселения из Петербурга в Москву и обратно происходили почти ежегодно и, если верить сообщениям современников, в этих переездах из города в город принимали участие каждый раз около ста тысяч человек.

Но все же в Петербурге осталось еще достаточно знати, чтобы заполнить в честь приезжих гостей Зимний дворец блеском и жизнью. "Около тысячи человек участвовало в приеме", - утверждает княгиня

Иоганна. Четыре придворных дамы оставлены в ее личное распоряжение по распоряжению императрицы. Она горячо благодарит Елизавету в высокопарном послании "за все оказанные ей при приезде несказанные благодеяния", обещает через день пуститься в дальнейший путь, чтобы прибыть в Москву девятого февраля по русскому календарю, то есть ко дню рождения наследника, и забывает помянуть в письме хоть единым словом свою дочь.

Прусский посол Мардефельд и французский посол де ла Шетарди, то есть те лица, которых Фридрих особенно рекомендовал ее доверию, находились в Петербурге. Они, должно быть, нарочно отсрочили свою поездку в Москву, чтобы иметь возможность переговорить раньше других с княгиней. Оставался еще в Петербурге и английский посланник, вероятно для того, чтобы наблюдать за происходящим. "Мардефельд и де ла Шетарди чрезвычайно ревностно ухаживают за приезжими", -доносит он в Лондон.

Княгиня немедленно приступает к выполнению своей дипломатической миссии. Между нею и Мардефельдом и де ла Шетарди происходят таинственные встречи, и она узнает от них, конечно, то же самое, что ей уже сообщил Фридрих. Бестужев был-де возмущен выбором Цербстской принцессы и сказал: "Великого князя хотят женить так, чтобы русские люди об этом не знали, но дело это еще далеко не улажено". Говоря это, Бестужев имел в виду, что подскажет синоду протестовать против намечающегося брака между двумя родственниками. Но, докладывают оба посла, это препятствие в действительности давно устранено стараниями Елизаветы.

Около тридцати саней следуют за санями, в которых сидят Иоганна и София при выезде их из Петербурга. Это не такая поездка, как через Пруссию и Померанию! Дорога, по которой ежегодно передвигается весь необъятный российский двор, широка, чрезвычайно благоустроенна, проезжающим предоставлены все возможные удобства. Вдоль дороги имеется несколько выстроенных Елизаветой дворцов, но даже обыкновенные станции напоминают собою скорее пышные дворцы, чем жалкие почтовые станции Пруссии. Кроме того, обо всем тщательно позаботились: трапезы заготовлены, лошади уже запряжены. Из деревень сбегаются люди и при виде царских саней перешептываются: это едет невеста великого князя!

Девятого февраля, в день рождения Петра, добираются действительно до последней остановки в шестидесяти верстах от Москвы. Торопливо закусывают, и дамы начинают наряжаться в придворные туалеты. София надевает тесно облегающее платье из розового шелка с серебром, без кринолина. Это известно из ее мемуаров, в которых здесь впервые встречается упоминание о туалете. До сих пор она не обращала особого внимания на свою внешность, пренебрегала ею - отныне это будет иначе.

Поверх придворных платьев накидываются шубы, прически прикрываются меховым капюшоном, в парадные сани впрягаются шестнадцать лошадей, и поездка продолжается с бешеной для того времени быстротой - шестьдесят верст в три часа! Камергер Сивере сидит на козлах и беспрерывными окриками понукает кучера. Когда добираются до стен Москвы, уже темнеет, но все же верх саней опускается, чтобы народ не мог видеть высоких гостей. В восемь часов подъезжают к Головинскому дворцу, гвардейские офицеры и личный конвой императрицы встречают их. В вестибюле их приветствуют Брюммер и знаменитый лейб-медик Лесток, сыгравший такую важную роль при восшествии на престол Елизаветы.

Добравшись до отведенных им покоев, обе женщины едва имеют время сбросить шубы и капюшоны. Появляется великий князь в сопровождении принца Гомбургского и своей свиты.

- Я не мог утерпеть, - говорит он, - охотнее всего я помчался бы вам навстречу и сам впрягся бы в

сани.

Судя по всем последующим событиям, мы должны прийти к заключению, что это нежнонетерпеливое поведение и эти вычурные слова были ему старательно внушены. Но в настоящий момент столь сердечное "добро пожаловать" производит на княгиню и на Софию чрезвычайно благоприятное впечатление.

Софии не хватает времени вглядеться как следует в своего будущего супруга. Сейчас же появляется посланец от императрицы с приказанием привести гостей к ней. Петр подает руку княгине, принц Гомбургский - Софии, и через бесконечную анфиладу роскошных покоев, мимо стоящих двойными шпалерами придворных дам и кавалеров они доходят до порога парадной спальни Елизаветы. Здесь стоит в огромном кринолине и с исполинским черным пером в волосах сама императрица - воплощение могущественного благоволения.

Иоганна, памятуя советы Брюммера, не забывает поцеловать милостиво протянутую ей руку и в складной, заранее приготовленной речи выражает самодержице свою глубочайшую признательность за все оказанные им доселе милости.

- Все, что я сделала для вас до сих пор, - отвечает Елизавета, - ничто в сравнении с тем, что я еще намерена сделать в будущем для вашей семьи. Моя собственная кровь мне не дороже вашей.

С этими словами она обнимает княгиню "нежнейшим образом" (как та доносит своему мужу) и не забывает в виду сходства Иоганны с ее покойным братом проронить несколько слез в память о своем в Бозе почившем женихе.

София может тем временем всматриваться исполненными любопытства глазами в императрицу. "Я должна сказать, - пишет она тридцать лет спустя, - что всякий, видевший ее впервые, не мог не быть поражен ее красотой и величавостью ее осанки". И ничего больше. Она не хочет вдаваться в воспоминания. Долгий срок прошел между первым впечатлением и этой записью, очень много и часто очень дурных событий произошло между этими двумя моментами. Екатерина последующих лет не желает сознаться в том, что при первом взгляде на Елизавету она не только была поражена ее красотой, но и увидела в этой сияющей, увешанной драгоценностями женщине, пред которой униженно склонялись все окружающие, в этой победоносной узурпаторше, в этой властительнице над миллионами людей, в этой женщине, которая не принадлежала ни одному мужчине и которая управляла всеми мужчинами вокруг, не что иное, как воплощение собственных мечтаний - свой идеал.

ЦАРИЦА ЕЛИЗАВЕТА

Софии суждено прожить семнадцать лет в тени Елизаветы, и только после того, как она выступит из этой тени, станет ясно, что она значительно переросла свой идеал. Но характер Екатерины все равно носит неизгладимый отпечаток личности Елизаветы.