Неизвестная Зыкина. Русский бриллиант

После исполнения отходишь в глубину сцены, где находятся театральные принадлежности, набрасываешь на голову черный газовый шарф, одним концом обвиваешь его вокруг шеи, делаешь это смело, так как свет с тебя будет снят.

На реплике „…и Родины наказ“ высвечивается твое лицо, поешь „Ариозо матери“, отступив на два шага назад от основного центрального микрофона. Пусть тебя не смущает это расстояние, „Ариозо“ очень сочное, все время идет с перегрузкой.

После исполнения „Ариозо“ обязательно нужно выключиться из этого образа. Не торопясь, но оперативно, повернуться к своему стулу, на котором находятся платки, как можно мягче, незаметнее снять шарф и набросить на плечи „веселый платок“. С хорошим настроением пропеть один куплет песни „Зелеными просторами“ на проходке к левой кулисе, допеть песню и уйти за кулисы налево.

На апофеозе России (оркестровом) с левой стороны быстро надеть на себя белое платье, перейти за кулисами на правую сторону сцены. И на фанфарах, степенно, величественно, строго, торжественно выйти с правой стороны сцены. Идти медленно до конца вступления к песне „Лишь ты смогла, моя Россия“ к центральному микрофону.

Песня „Лишь ты смогла, моя Россия“ исполняется как гимн России, как торжество ее справедливых побед.

После исполнения не кланяться. Медленно закрывается занавес. Тебе — стоять, как памятнику, как изваянию.

Затем занавес снова открывается, и только здесь раскланиваешься».

По признанию Зыкиной, самой тяжелой, трудной для нее за все 60 лет творческой жизни в песне оказалась работа над сложнейшим сочинением Родиона Щедрина под названием «Поэтория». И об этом хочется рассказать.

«Надо отдать должное, — говорил Щедрин, — она всегда была человеком чрезвычайно смелых решений. Чрезвычайно смелых. Когда я пригласил ее для участия в „Поэтории“, она тут же согласилась. Но возникли трудности отнюдь не творческие. В те годы идеологическая цензура была очень бдительна. А вся вторая часть „Поэтории“ была посвящена Владимирской Божьей Матери, тему которой исполняла Зыкина. В те времена это считалось крамолой. В день премьеры, когда все билеты были распроданы, пришла комиссия ЦК КПСС и порекомендовала концерт отменить. До начала оставалось четыре часа. Людмила Георгиевна боролась, знаете, как тореадор с быком, с этой комиссией. Она была настойчива, категорична, убеждала, что это сочинение, которое надо обязательно исполнить. И хорошо, что нашим союзником был Д. Д. Шостакович. В конце концов, вечером концерт состоялся».

— Людская боль, — вспоминала певица, — межчеловеческая солидарность, Родина как твердая опора в жизни каждого человека — вот основные темы «Поэтории», знаменовавшей качественно новый этап в моей творческой биографии. А с чего все началось? Пришла как-то в Большой театр на «Кармен-сюиту» Бизе-Щедрина. Смотрю, в ложе Родион Константинович, нервничает, комкает в руках программу — танцевала-то Плисецкая! В антракте подошел, взял под руку и бросил шутливо, как бы невзначай:

— Ну, Зыкина, в аферу со мной пойдешь? Крупная авантюра намечается…

Добавил, что в «авантюру» пускается не один — с поэтом Андреем Вознесенским и дирижером Геннадием Рождественским. И название новому сочинению придумал мудреное: «Поэтория» — для женского голоса, поэта, хора и симфонического оркестра.

— Под монастырь не подведете? — поинтересовалась я.

— Не бойся! Вот тебе клавир, через недельку потолкуем.

Через неделю сама разыскала Щедрина.

— Нет, мне не подойдет. Невозможно такое спеть: целых две октавы и все время — вверх, вниз и опять вверх, продохнуть некогда.

На Щедрина мои сомнения, как видно, не произвели никакого впечатления, потому что, не говоря ни слова, он усадил меня к роялю.

— Смотри, у тебя же есть такая нота — вот это верхнее «ре»…

И в самом деле напомнил мне «ре» из «Ивушки».

— А эту, низкую, я слышал у тебя в песне «Течет Волга», — не отступал Щедрин. — Ты ведь еще ниже взять можешь.

— Все равно не потяну. Не смогу…

— Не сможешь? — вдруг рассердился он. — Знаешь что, вот садись и учи!

Те часы, что я прозанималась с ним, были для меня трудной школой, а пролетели они незаметно — с такой радостью я его слушала.

Щедрин уверял, что особых сложностей в «Поэтории» нет. Просто мой вокализ вторит поэту: характер партии — народный, интонация — тоже…

Начались репетиционные будни в Большом зале консерватории. Вокруг сразу сложилась благожелательная обстановка, я не чувствовала себя здесь чужой.

Щедрин, зная вокальные возможности Зыкиной, был уверен, что она справится с партией, предназначенной для оперной певицы. Ему была нужна зыкинская искренность и естественность звучания фольклорного плача, на котором, как известно, была основана главная тема всего сочинения.

Щедрин настойчиво просил от нее большей исполнительской свободы, личностного отношения к зашифрованной нотной строчке — и это придавало ей уверенности в работе над чрезвычайно сложной в техническом отношении вокальной партией в «Поэтории». «Шутка сказать, — вспоминала Зыкина, — похудела к премьере на 4 килограмма, какая интенсивная работа шла».

На всю жизнь она запомнила премьеру в Большом зале консерватории, когда напряженную тишину ожидания разорвал одинокий и печальный звук альтовой флейты и полился ее голос — плач с дребезжащим «всхлипыванием» клавесина, создавая неповторимый вокально-инструментальный эффект.

— «Поэторию» долго не разрешали к исполнению, — вспоминала Зыкина, — и знаменитые дирижеры Евгений Светланов, Юрий Темирканов, Геннадий Рождественский не один день ждали — разрешат или не разрешат? Разрешающий звонок последовал за несколько секунд до звонка в зрительном зале.

— Людмила Георгиевна, — спрашивал я, — а правда ли, что Щедрин, помимо сведения песнопения с концертной музыкой, впервые ввел какую-то авангардную сирену, звук ее почти как при пожаре?

— Похоже на пожарную, действительно. Был момент, что часть публики, не поняв, что происходит, во время последней генеральной репетиции ринулась к выходу, думая, что начался пожар. Такой звук в «Поэтории» был. Много чего было. И церковные колокола, и хоры, и «Матерь Божия»…

Сначала «Поэтория» редко появлялась в концертных афишах. В перерывах между исполнением нового для нее сочинения Зыкина то и дело заглядывала в ноты: ей казалось, что ее работа в щедринском опусе далека от совершенства. Но когда «Поэтория» была исполнена в Англии, в Бостоне, на Международном фестивале и получила признание за высочайший уровень исполнения, за оригинальное использование фольклора в симфоническом произведении, тогда она поняла окончательно, какую творческую высоту взяла. «Словно академию закончила», — говорила она.

— Людмила Георгиевна, а при чем тут был Эрнст Неизвестный? Газеты английские и о нем писали. По крайней мере, судя по публикациям в прессе, его тоже лаврами не обошли…

— После эмиграции Неизвестного имя его было запрещено. Но Родион Константинович оставил стихи о нем в «Поэтории». И Бостонский фестиваль пригласил на исполнение Эрнста как героя «Поэтории».

— Ну хорошо, о вашей «Поэтории» я теперь кое-что знаю. Но «живьем» ни разу не слышал…

— Так слушай…

И Зыкина встала и запела тут же, в кабинете:

Закончив петь, спрашивает:

— Ну как?

— Нет слов! Но с оркестром, наверно, еще лучше!

— Еще бы, — согласилась Зыкина.

История создания песни «Течет Волга», ставшей визитной карточкой певицы, такова (за рубежом конферансье или ведущий программы концерта Зыкиной объявлял зрительному залу: «Исполняет мисс Волга из Москвы»).