Фонвизин

Другая причина постоянного раздражения москвича в Петербурге — необходимость ежедневного общения со своим «товарищем» по службе, секретарем Елагина — Владимиром Игнатьевичем Лукиным. Его Фонвизин ненавидит всей душой, презирает за происхождение, душевную низость и бездарность. По его мнению, подлый человек Лукин вкрался в доверие к честному «командиру» Елагину и изо всех сил интригует против добродетельного аристократа Фонвизина, доводит своего коллегу до отчаяния и вынуждает его, забыв про бедность, всерьез задуматься об отставке. На протяжении шести лет, с 1763 по 1769 год, Фонвизин постоянно жалуется на козни «твари», «змеи», «негодяя» и «бездельника» Лукина и пронесет ненависть к удачливому «мерзавцу» через всю свою жизнь. Елагин же к Лукину благоволил, ценил его талант драматурга и мастерство переводчика. Не случайно завершение перевода романа аббата Прево «Приключения маркиза Г., или Жизнь человека, оставившего свет», начатого еще до своего стремительного возвышения при дворе, Елагин поручит любимому секретарю. Лукин справился с поставленной задачей, и перевод последних частей романа Прево был напечатан в 1764–1765 годах в сопровождении благодарственного посвящения начальнику.

Как и Елагин, переделавший комедию Хольберга, Лукин переделывал комедии французов Детуша, Буасси, Дюпати и англичанина Додели (естественно, используя французский текст). При этом Лукин был не только практикующим переводчиком, но и теоретиком, создателем знаменитой концепции «склонения на наши нравы». Переводя иноязычную комедию, полагал автор знаменитого «Мота, любовью исправленного», «Щепетильника» и «Награжденного постоянства», необходимо не столько демонстрировать силу таланта чужестранного драматурга, сколько исправлять нравы отечественного зрителя. Поэтому действие, венцом которого становятся торжество добродетели и осмеяние порока, должно разворачиваться в привычной русскому «смотрителю» обстановке: в русских городах, среди людей, носящих русские имена, облаченных в русские одежды и занимающих «русские» должности. В комедиях Лукина нет места заверяющим брачный контракт нотариусам, зато в них участвуют галломаны Верхоглядовы, верные слуги Василии и добродетельные девицы Клеопатры. Служа под началом Елагина, Фонвизин волей-неволей должен был стать членом его «кружка» и «склонять на русские нравы» иностранные комедии.

Вклад Фонвизина в общее дело — поставленная в конце 1764 года переделка комедии французского драматурга Жана Батиста Луи Грессе «Сидней», в фонвизинской версии — «Корион». Верность Фонвизина принципам, изложенным Лукиным и реализованным на практике Лукиным же и Елагиным, проявляется в самом названии комедии: вместо иноземного Сиднея на сцену выходит русский Корион (имя редкое, но встречающееся: одного из талантливейших стихотворцев второй половины XVII — начала XVIII века звали Карион Истомин). Русификации подвергаются имена других персонажей французской комедии — слуга Дюмон превращается в Андрея, а садовник Анри — в безымянного Крестьянина. Правда, лучшим другом главного героя становится не Лорд Гамильтон, а совсем не русский Менандр (по-гречески «твердый муж»), тезка древнегреческого комедиографа. Другие персонажи «склоненной» комедии Фонвизина также вызывают исторические ассоциации: например, возлюбленную Кориона, Зиновию, зовут так же, как хорошо известную европейскому читателю царицу Пальмиры (в одной из историко-биографических работ Хольберга, на русский язык не переведенной, специально сравниваются Зенобия и российская императрица Екатерина I, и между ними обнаруживается много общего). Зачем Фонвизину потребовалось называть героев своей комедии именами известных исторических личностей, объяснить сложно; отметим лишь, что в этом своем начинании он не оригинален: влюбленную героиню комедии Лукина «Мот, любовью исправленный» зовут Клеопатра, и подобно Зиновии, со своей царственной тезкой она имеет мало общего.

Кроме имен персонажей, Фонвизин изменяет и место действия: события этой совсем не смешной комедии происходят в подмосковной деревне страдающего героя. Москва же с ее колокольным звоном становится прекрасным городом, который вопреки здравому смыслу и дворянскому долгу покинул новоявленный полковник Корион. Изменив своей любимой Зиновии, одумавшись, но не имея надежды увидеть ее в живых, он замышляет самоубийство. Узнав о намерении своего хозяина, преданный слуга Андрей предусмотрительно убирает шпагу и пистолеты, однако предпринятые меры оказываются недостаточными, и Корион принимает яд. Прибывшая в его усадьбу влюбленная Зиновия прощает раскаявшегося изменника, тот обращается к ней с предсмертной пламенной речью, сокрушается, что из-за своего малодушия лишается и жизни и любимой, описывает свою предсмертную тоску. Дело идет к трагической развязке… как вдруг слуга Андрей насмешливо объявляет, что в последний момент он заменил отраву простой водой и жизни Кориона ничего не угрожает. Исцелившийся герой рождается для новой жизни, в которой у него будут верный друг Менандр, усердный слуга Андрей и обожаемая жена Зиновия. Как же обстояли дела сердечные у самого Фонвизина?

Любовь и поэзия

В «Чистосердечном признании» рассказывается о «порочной» привязанности Фонвизина к глупой москвичке, в письме от 13 декабря 1763 года упоминается «маленькая история» с дочерью Сумарокова. Но, как утверждает Фонвизин, эти происшествия — не больше чем пустяк и ничтожный «вздор». В самом начале 1764 года он клятвенно заверяет Феодосию, что ни в кого не влюблен, поскольку в Петербурге влюбиться ровном счетом не в кого («все немки ходят бледны, как смерть»), а Бакунина, которой он отдал билет на трагедию, уже 20 лет как замужем. Правда, как представляется, для Фонвизина замужество возлюбленной никогда не становилось непреодолимым препятствием.

По словам первого биографа П. А. Вяземского, в 1763 году в Петербурге он всерьез увлекся Анной Ивановной Приклонской, женой будущего директора Московского университета Михаила Васильевича Приклонского (в 1784 году на этом посту его сменит брат Фонвизина — Павел Иванович), постоянной посетительницей знаменитого «литературного салона» г-жи Мятлевой и, следовательно, собеседницей М. М. Хераскова, В. И. Майкова, И. Ф. Богдановича, И. С. Баркова, Ф. Г. Волкова и пылкого острослова Фонвизина. Несомненно, госпожа Приклонская имела удовольствие наблюдать словесные поединки молодого насмешника со старшими коллегами, когда он набрасывался на соперника, по удачному сравнению очевидца, подобно коршуну, и неизменно «одерживал поверхность» и над Майковым, и над Херасковым. Вяземский, специально расследовавший эту историю, утверждает, что Анна Ивановна была умна, образованна и начитанна, но при этом чрезвычайно не красива — «длинная, сухая, с лицом, искаженным оспой». Фонвизин же «был ей предан всем сердцем, мыслями и волей; она одна управляла им как хотела, и чувства его к ней имели все свойство страсти и страсти беспредельной». Правда, о своем чувстве он не пишет нигде, никому и ни разу. Как следует из писем Фонвизина домой, в августе 1763 года супруги Приклонские «безмерно» его «обласкали», в конце того же года Приклонская вместе с Козловским и Аргамаковым входила в круг ближайших его друзей, в 1766 году Анна Ивановна уверяла его в своем искреннем «дружестве», а в 1770 году Михаил Васильевич «дает» своей жене такие «вытаски», что дело доходит до Священного синода.

Совсем другое дело — неизвестная москвичка, «страсть» к которой, в отличие от первого опыта Фонвизина, была основана на «почтении», а не на «разности полов», и о любви к которой он пишет в своей «исповеди». Из «Чистосердечного признания» следует, что, находясь в 1768 году в Москве, он познакомился с неким полковником, как и другой полковник — Корион, человеком честным, но легкомысленным. Своей жене, даме «препочтенной», он был неверен, та безумно его любила, и жизнь ее была самой ужасной. Однажды молодой писатель познакомился с родной сестрой несчастной полковницы и тотчас же почувствовал к ней «совершенное почтение», которое вскоре переросло в «нелицемерную привязанность» и уже после, во время недельного пребывания в подмосковном имении полковника — в любовь. Добродетельная женщина хранила верность своему мужу, тоже военному, «стоящему с полком недалече от Москвы», не давала молодому влюбленному «ни малейшего повода к объяснению» и призналась в своей любви только во время их последней встречи.