Генрих Гейне

Создавая культ национальной самобытности, немецкие романтики повели травлю против чужеземного, французского искусства и литературы, они искали опору в мистике, католицизме, уходе от реальной жизни.

Такие упадочные настроения не случайны для разбитой в боях с феодализмом буржуазии. Социальный протест политически незрелой буржуазии оказался несостоятельным. То движение «бури и натиска», которое возникло во второй половине восемнадцатого века в Германии, как первое выступление против феодализма, не сумело пустить прочных корней в феодально-ремесленной Германии. Крупнейшие художники этой эпохи, предшествовавшей романтизму, Гете и Шиллер, оказались неспособными понять Французскую революцию. Они создали для себя искусственно огороженный мир красоты, поклонения античности и ушли в «царство эстетической видимости», в котором только и осуществлялся идеал равенства.

Таким образом идейные вожди незрелой германской буржуазии, ее крупнейшие классики отказались от действенной борьбы, пошли на капитуляцию перед германской реакцией.

Величайший из германских классиков, Гете, относился безучастно к борьбе за национальное существование, которую вела германская буржуазия, воюя с Наполеоном.

Но умирают ли до конца идеи «бури и натиска», рожденные «просветителями» конца восемнадцатого века - Лессингом, Гердером, Гете и Шиллером. Нет, социальный протест революционных слоев мелкой буржуазии живет, скрываясь где-то в недрах, в тяжелую эпоху романтической и политической реакции. Его следы мы обнаруживаем без труда в слабых и бессильных организациях буржуазной молодежи - буршеншафтах, в лозунгах национального освобождения, в культе Наполеона и немецкого победоносного генерала Блюхера.

Гарри Гейне отдал дань всем этим настроениям передовой мелкобуржуазной молодежи.

Он, восторженный поклонник «демократического императора» Наполеона, увлекающийся и непоследовательный юноша, поддается патриотическому чувству во время войны с французами, и, вместе со школьной молодежью, предлагает себя в волонтеры.

Его национализм быстро остывает, зараза патриотизма проходит, когда побеждает реакция и пруссаки при помощи фухтеля начинают наводить старорежимные, бюрократические порядки в Рейнской области.

Он чувствует, что потеряла буржуазия с падением Наполеона,, и одним из первых стихотворений он создает балладу «Два гренадера». Школьный товарищ Гейне Иозеф Нейнциг рассказывает в своих воспоминаниях, как однажды Гарри, с горящими от волнения щеками, прибежал к нему и прочел только что написанное стихотворение о двух гренадерах. Нейнцигу запомнилась та глубоко прочувствованная сила, с которой семнадцатилетний Гарри читал слова:

Франкфуртские неудачи не оказали, повидимому, существенного влияния на решение родителей Гарри посвятить сына ремеслу Меркурия.

Очевидно, за время пребывания Гарри в Дюссельдорфе, Самсон Гейне списался со своим братом Соломоном, прося принять участие в судьбе мальчика.

Соломон Гейне, младший брат Самсона, в 1797 году основал в Гамбурге совместно с компаньоном Гекшером большую меняльно-банкирскую контору, послужившую первым камнем для его будущего финансового могущества. Действительно, живой и изворотливый ум этого дельца, его уменье обходиться с людьми, его открытая, привлекательная внешность и своеобразная прямота и честность вскоре создали ему имя крупнейшего банкира. Ему было тридцать лет, когда он стал совладельцем меняльно-банкирской конторы, и около сорока пяти лет, когда он пригласил в свой дом беспутного племянника Гарри, для того чтобы поставить его, наконец, на ноги.

Весной 1816 года Гарри отправился в Гамбург. Перед отъездом он сочиняет песню, обращенную к другу детства, Францу фон-Цу-кальмальо, и начинающуюся следующими словами:

Золотая звезда, которая влекла Гарри в Гамбург, была звезда увлечения красивой двоюродной сестрой Амалией, дочерью дяди Соломона.

За два года до этого Соломон Гейне со своими детьми посетил Дюссельдорф, и там впервые Гарри увидел Амалию. С тех пор он мечтает о ней, и уже в первом письме из Гамбурга от шестого июля к другу Христиану Зете, Гейне пишет:

Пока что, в ожидании этой встречи, Гарри живет на улице Гроссе Блейхен, - в доме № 307, у вдовы Ротбертус и каждый день ходит на службу в банкирскую контору дяди.

Ему поручают не особенно интересные дела - вести коммерческую переписку или делать выписки из контокоррентных счетов, и Гарри неохотно, спустя рукава, выполняет эту надоедливую работу.

Однажды ему дают поручение, он скрипит пером, но дядя Соломон нетерпелив, он подходит к книгам, над которыми склонился Гарри, поднимает их, и на пол летит куча мелко исписанных черновиков. Это, оказывается, рукописи стихов, записи сновидений, которые грезятся Гарри. Но здесь нет ни строчки подсчетов, нет ни намека на арифметические действия. Дядя в ярости разрывает черновики Гарри, он бранит племянника отборными словами.

Да, город Гамбург с его стотысячным населением, с кораблями, привозящими в порт товары со всех концов света, с его торгашеским духом мало соответствует настроениям Гарри. В этом городе лавочников и колониальных торговцев все пресмыкаются перед банкирами и менялами, перед богатством, и Гарри учится ненавидеть силу денежных мешков.

Соломон Гейне. По литографии О. Шпектера.

«Мне живется хорошо, - мальчишески бравирует он в письме к Христиану Зете. - Я сам себе господин, я держусь независимо, гордо, твердо, неприступно и со своей высоты вижу людей далеко внизу - такими маленькими, прямо карликами, и это приятно мне. Ты узнаешь тщеславие хвастуна, Христиан?..

«Правда, что Гамбург - гнусный, торгашеский притон, здесь много девок, но не муз».

И тут же Гарри жалуется, что муза как-будто изменила ему, предоставила одному отправляться на север, а сама осталась дома, испуганная «отвратительными коммерческими делами, которыми он занимается».

Мечта Гарри сбывается: он, наконец, попадает в Ренвилль, загородный дом дяди, в предместье Гамбурга, близ Оттензена, на ласковых холмах, высящихся над Эльбой.

Он живет в семье Соломона Гейне на правах бедного родственника-приживальщика; в доме царят, показная роскошь, ярко выраженный дух торгашества и крупнейших спекуляций.

Быстро богатеющий Соломон Гейне любит пускать пыль в глаза, ему льстит, что он, недавно еще бедный бесправный еврей, теперь втягивает своими ноздрями густой аромат фимиама лести. В своем загородном доме он принимает сенаторов, дипломатов, политических деятелей, миллионеров и даже знаменитого генерала Блюхера, национального героя, победителя французов.

Известная немецкая артистка Девриент, приглашенная с мужем на обед к Соломону Гейме, так описала это посещение, характеризуя обстановку и быт в доме гамбургского банкира:

«В шесть часов, ко времени обеда у старого банкира, очень нарядная коляска, с кучером и лакеем в великолепной ливрее, остановилась перед нашим домом.

«Соломон Гейне вел меня к столу, Эдуард (муж Терезы Девриент. А. Д.) - молодую красивую даму. Внутренность дома производила очень приятное впечатление, и все было так изящно и изысканно, что сперва это изящество и не было заметно, до того все выглядело удобным и уютным. Столовая в нижнем этаже не представляла ничего достопримечательного, за исключением буфета, обильно заставленного серебряной посудой; в столовой было множество ливрейных лакеев. Разговор за столом мне не понравился, потому что он вращался главным образом вокруг тех деликатесов, которые подавались и пожирались за обедом. Для нас, которые не были гурманами, это было вдвойне неприятно, потому что тут же сообщалась стоимость многих подаваемых блюд. В некотором отдалении, почти напротив меня, сидел человек, привлекший мое внимание, потому что он окидывал меня своими прищуренными, мигающими глазами, а затем глядел пренебрежительно и равнодушно. Выражение его лица произвело на меня впечатление, что я слишком благопристойно выгляжу для того, чтобы обратить на себя его внимание. «- Кто этот господин, там напротив? - спросила я своего соседа.