В эфире 'Северок'

Подрывники побежали им навстречу, укрываясь за деревьями и камнями. Мотоциклы мчались на бешеной скорости к месту взрывов. Вот они поравнялись с нашей засадой, и в фашистов полетели гранаты. Один мотоцикл врезался в скалу и перевернулся, другой закружился волчком: видимо, водитель был убит. Фокин швырнул в них по гранате, и от мотоциклов ничего не осталось.

* * *

В лагерь подрывники вернулись поздним вечером. Горели костры, а вокруг них полукольцом выстроились партизаны и парашютисты. Комиссар района Попов прочитал телеграммы Ставки Верховного командования и Военного совета фронта, в которых бойцов поздравляли с Первомаем.

В ответ партизаны поклялись беспощадно громить гитлеровцев, не давать им покоя ни днем, ни ночью.

10

Утром меня разбудил Григорян и доложил, что рация вышла из строя. Он работал, все было в норме, и вдруг неожиданно связь оборвалась. Николай даже не смог передать радиограммы!

Да, плохо, когда рация молчит, когда нет связи. А она должна, должна быть. Мы не имеем права молчать!

Враг рвется в глубь нашей страны. Гитлеровцы кидают свежие силы к Керчи, чтобы сбросить с полуострова наши войска и ринуться на Кубань, Кавказ. Штабу фронта постоянно требуются сведения о передвижении противника, о его сосредоточении, намерениях.

А мы молчим, не можем передать эти данные. Вот почему должны, просто обязаны заставить свой "Северок" заговорить!

Почти весь день провозились с рацией, но не могли найти причину неисправности. Нет приема, и все. Что же вышло из строя? Что случилось? Ради справедливости надо сказать, что рация не была укомплектована запасными деталями и инструментами, позволяющими быстро исправить ее в полевых условиях. Вот вышла из строя - и хоть выкинь!

Мы считали свой "Северок" самой лучшей рацией из портативных. Она легка и удобна в переноске, проста и надежна в работе. И хотя станция эта малой мощности, передачи мы вели на довольно внушительное расстояние. И слышимость всегда была великолепная.

Но вот что-то случилось с нашим малышком: молчит, ни звука не подает. И контрольные неоновые лампочки не горят... Как доктор больного, так мы прослушивали свой "Северок", прощупывали все цепи, все узлы. Казалось, живой он, а приема нет...

Григорян не выдержал, психанул, швырнул мне на колени рацию и выскочил из землянки. Я окликнул его, но он не остановился.

- Боец Григорян, вернитесь! - более официальным тоном сказал я вслед.

Но Николай, не обернувшись, продолжал идти. Потом сел на камень, свесив ноги с обрыва, закурил. Он не обращал на меня никакого внимания, лишь раз за разом затягивался цигаркой и смотрел куда-то вдаль.

Через несколько минут он все-таки вернулся, искоса поглядывая: видимо, думал, что я наброшусь на него, буду отчитывать. А я молчал и продолжал ковыряться в рации.

- Ты хотя бы перекурил, - тихо проговорил Григорян.

- Это ты дельное сказал. Пожалуй, перекурю... Покурили, и как будто между нами ничего не случилось. Николай краешками губ улыбнулся, спросил:

- Слушай, ну что ты за человек, что тебя ничто не может вывести из равновесия? Рация молчит, а ты спокоен. Я первый раз вижу такого, как ты. Будто для тебя все безразлично!

- А я первый раз вижу такого, как ты. На тебя надо частенько лить воду, иначе вспыхнешь.

- У меня характер такой - кавказца, - с гордостью ответил Григорян.

- Ах да, я и забыл, что ты кавказец... Прости. Может, все-таки начнем искать неисправность?

Николай, молча улыбаясь, кивнул головой, и мы снова взялись за "Северок".

В полдень к нам заглянул Иван Гаврилович Генов.

- Как дела, ребята? Наладили связь?

- Пока нет, но надеемся, - невесело ответил я.

- Вы уж постарайтесь. Сведений очень много собралось! - сказал Генов.

- Стараемся, Иван Гаврилович. Но никак не можем найти поломку.

Войска Крымского фронта вели ожесточенные оборонительные бои в Керчи. Гитлеровцы подтягивали туда танки, орудия, живую силу, боеприпасы. Гитлер требовал от командующего 11-й немецкой армией генерала Манштейна немедленного взятия города и захвата Тамани.

У нас были готовы радиограммы о том, что полевой штаб Манштейна находится в совхозе "Тамак" Сейтлерского района. О скоплении живой силы в Зуе и Карасубазаре. О передвижении войск по автомагистрали Симферополь Керчь. Данных много, а передать не можем! "Но рация должна заговорить, твердил я сам себе. - Должна!" И мы колдовали и колдовали у своего "Северка".

Начали прозванивать выходной трансформатор. Убедились: вторичная обмотка прозванивалась, первичная - нет. Так вот где собака зарыта... Значит, обрыв. Сделали небольшую болваночку в виде катушки, сняли трансформатор и начали перематывать. К счастью, обрыв оказался в самом начале - всего метра два отмотали.

Зачистили мы концы проводов, скрутили и снова намотали на трансформатор. Включили. Загорелись лампы, замигали индикаторы. И наши глаза тоже загорелись радостным блеском: ну как же, нашли неисправность!

Надел я наушники: шум, треск ударили в уши. Ничего нельзя разобрать! Нет, все-таки нужно паять. А под руками ни олова, ни канифоли, ни самого главного инструмента: паяльника... Рассказали об этом Генову, и тот прислал к нам на помощь одного разведчика. Вошел он, поздоровался и от порога шутливо пропел:

- Лужу и паяю, ведра починяю...

Потом молча достал из полевой сумки паяльник, канифоль и олово.

- Вечером зайду за инструментом. Надеюсь, вы управитесь к этому времени?

- Да, должны, - ответил я.

Пока Григорян разводил бездымный костер, я снял трансформатор, отмотал обмотку до обрыва, зачистил концы и спаял. Проверили - кажется, все в норме, обоюдная слышимость хорошая.

И тогда мы передали штабу фронта, что в сторону Керчи пролетело более тридцати бомбардировщиков, а на Сарабузском аэродроме стоят не самолеты макеты. Настоящий аэродром находится в деревне Новозуевке, в трех километрах юго-восточнее станции Биюк (ныне Октябрьское).

До вечера мы провели еще два сеанса связи и передали все сведения о противнике.

11

Из-за косматых туч не спеша выглянуло солнце. Дохнул ветерок, погнал дурманящий запах трав и сосновой коры.

В утренней связи получили радиограмму, в которой Большая земля просила нас оказать помощь в радиобатареях третьему району. Там уже работали наши ребята: парашютисты-десантники Роман Квашнин и Алексей Кочетков. И мы отправили им тут же свой запасной комплект.

Вторая полученная нами радиограмма адресовалась начальнику и комиссару района. В ней штаб фронта требовал усиления диверсий на дорогах Карасубазар - Феодосия и Симферополь - Алушта.

Я еще не закончил обрабатывать все радиограммы, как пришел Иван Гаврилович Генов, о котором мы постоянно слышали от товарищей много доброго: еще в гражданскую партизанил в Крыму и имел большие заслуги, покорял людей удивительной человечностью и простотой.

Всякий раз по приходе к нам Иван Гаврилович интересовался сообщением Совинформбюро, а затем уже всем остальным. На этот раз я подал ему вместо сводки радиограммы, в которых штаб фронта требовал активизировать борьбу с оккупантами. Генов как-то странно посмотрел на меня, протер очки и, ничего не сказав, углубился в чтение.

Когда Иван Гаврилович ознакомился с радиограммами, я протянул ему сводку Совинформбюро. Генов прочитал неутешительные для нас сообщения, и на его морщинистом лице отразились боль, негодование. Он сидел и молчал, о чем-то думая. Потом поднял голову, посмотрел через очки сначала на меня, затем на Николая и спросил:

- Как у вас с питанием?

- С каким? К рации? - переспросил Григорян.

- Да нет. Исхудали вы сильно! Едите что?

- Как что? Полкружки муки на день. А сегодня вот получили по килограмму баранины, - ответил Николай.

- Это почему же по килограмму? - удивился Генов. - Вы же слышали, что Кураковский отряд отбил у немцев триста голов овец. Вот их и режут. Одну овцу на десять человек. А выходит-то, что в овце всего десять килограммов? Странно...