Цена прогноза

Кремер понял все с полуслова. И тут же ответил согласием. Папанин сказал кратко: "Иди в колхоз Корельского, они тебе помогут". Кремеру ли было объяснять, что Корельский - капитан "Садко", а "колхоз" - сам "Садко"! Борис Александрович совсем было собрался идти к "колхозникам", но тут его вызвал находившийся на Диксоне заместитель Папанина и его товарищ по дрейфу на станции "Северный полюс" Петр Петрович Ширшов. Разговор был такой:

"Послушай, Борис Александрович, может быть, не стоит рисковать судном? Обстановка там неясная, мы о погоде, ни о льдах мы ничего не знаем - для того тебя и посылаем. Давай по воздуху, а? Ты уже не раз доказывал, что можешь продержаться, когда нужно. Побудь там до весны, полгодика. А потом сменим, даю честное слово".

На Диксоне был гидросамолет - "летающая лодка" полярного летчика М. Н. Каминского. Пилот рвался на фронт (впоследствии он добился своего), но сейчас ему предстояло выполнить сугубо мирное задание: доставить трех человек на законсервированную за год до войны станцию. Летчики прониклись сознанием особой серьезности порученного им дела, когда увидели, что группа Кремера отправляется зимовать, не захватив с собой ни продуктов, ни снаряжения!

На Домашнем оставались от последней смены полярников продукты, и в достаточном количестве, но уже с порядочным "сроком давности" и притом крайне скудного ассортимента. А ничего свежего захватить с собой было невозможно. Небольшая машина могла взять лишь самих людей с минимальным количеством личных вещей в рюкзаках: в самолет необходимо было загрузить столько горючего, чтобы его хватило пилотам на обратный путь. Борис Александрович Кремер (начальник и метеоролог), Всеволод Николаевич Скворцов (радист и метеоролог) и Илья Иванович Шенцов (механик и повар) вылетели на Домашний.

Перед самым взлетом разыгралась трогательная и весьма многозначительная сценка. Люди были уже на борту, летчики стали прогревать моторы. Бортмеханик собрался было закрыть дверцу, но ему мешали чьи-то массивные болотные сапоги. Он схватил сапоги за "ушки", чтобы откинуть их в сторону, но они остались стоять на месте, словно приросли к полу... Бортмеханик бросил гневный взгляд на Кремера - дескать, контрабандой занимаетесь! - и принялся с яростью опорожнять сапоги. Но с каждой секундой выражение его лица менялось: в сапогах были не банки консервов, не пачки сахару, не бутылки спирта, а всевозможные отвертки, гаечные ключи, дизельные свечи - иными словами, все то, без чего не в состоянии обойтись ни один уважающий себя механик полярной станции, отчетливо понимающий, что в критическую минуту его выручат лишь собственная предусмотрительность и находчивость! Бортмеханик не проронил ни звука, бережно уложил все выброшенные им предметы обратно в сапоги и, поднатужившись, осторожно переставил их подальше ог дверцы.

На Домашнем все трое мгновенно включились в оперативную работу. Давали сводки погоды, следили за морем, за воздуком, за эфиром. Жизнь шла размеренно и трудно, едва дотягивали до весны, до обещанной смены. Ждали легчика Г. К. Орлова, но из-за неполадок с машиной и затянувшейся непогоды он так и не прилетел.

Как раз перед этим, зимой 1941 - 42 года, Орлов был занят исключительно трудным и ответственным делом: вывозил из блокадного Ленинграда семьи полярников, ценные документы и труды десятков экспедиций, хранившиеся в фондах Арктического института. Летчики совершали рейсы по маршруту Череповец - Ленинград над Ладожским озером (а на Ладоге тем временем трудились работники Службы погоды и ленинградские физики, изучавшие деформации озерного льда, - они помогали прокладывать "Дорогу жизни"). Каждый полет, с посадкой в Тихвине, продолжался два - три часа, а в день Орлов ухитрялся совершать по два - три таких рейса! В небе были вражеские самолеты, и Орлов, полярный летчик, выбирал для своих полетов самую что ни на есть "арктическую" погоду - густую облачность, плотный снегопад. На бреющем полете, почти прижимаясь к ладожскому льду, словно во время обычной ледовой разведки где-нибудь в Карском море, вел он свою машину. Иногда уставшего пилота подменял у штурвала испытанный арктический штурман В. И. Аккуратов. Нередко над аэродромом шел воздушный бой, а Орлов, вынырнув из облаков, совершал посадку, сам вносил в самолет, укладывал поудобнее больных, ослабевших людей, давал им витамины, еду из собственного пайка. И снова взлетал в небо, чтобы вскоре вернуться за другой партией ленинградцев. И так - 59 раз!

...Весной группу Кремера не сменили. Наступило лето, и им сообщили, что на Домашний идет смена во главе с радистом Анатолием Шаршавиным. Названия корабля, направлявшегося к ним, они тогда не знали, как еще долго не знали судьбы этого судна. Одно только поняли они, когда подошла к концу навигация 1942 года: никто их не сменит и на этот раз. Нужно было оставаться на вторую, не просто трудную, не просто голодную - на невероятно тяжелую зимовку, с невеселыми, туманными перспективами.

Поздней осенью прилетел И. И. Черевичный, летчик, о котором еще не раз будет говориться в этой книге. Он сбросил полярникам кое-какие продукты, но, к несчастью, почти все разбилось о камни. Весь берег острова запорошило мукой из порвавшихся мешков, повсюду валялись лопнувшие консервные банки. Через несколько месяцев в море у самого берега неожиданно обнаружился чудом уцелевший ящик с американской колбасой. Но в это время уже был болен механик Шенцов, болен безнадежно.

Сказалось многомесячное недоедание, резко обострились прежние болезни. Врач с далекого мыса Челюскин по радио поставил диагноз: острый нефрит, нужна диета, исключавшая соль и, что самое печальное, - медвежье мясо, основное их подспорье, без которого они вряд ли пережили бы первую зиму. На почве такой "диеты" у Шенцова началась цинга...

Двое самоотверженно ухаживали за третьим, делали ему укрепляющий массаж, лечили пролежни... Однажды больной механик сказал: "Мне сегодня приснилось, что 5 марта за мною непременно прилетят". Именно в этот день его не стало. Илью Ивановича Шенцова похоронили в промерзшей земле острова Домашнего. Зимовщиков осталось двое.

Кремер и Скворцов работали и отдыхали одновременно, чтобы один мог всегда прийти на помощь другому. Тем более, что у Скворцова все чаще стали повторяться приступы аппендицита. Однако слово "отдыхали" в данном случае вряд ли уместно: о каком отдыхе может идти речь, если то и дело нужно давать метеосводки! В светлое время года Диксон регулярно заказывал авиапогоду, то есть требовал ежечасных сводок. Уже много позже Борис Александрович спросил у начальника штаба морских операций Западного района Арктики Арефа Ивановича Минеева, зачем Диксону понадобилось "гонять" погоду в самую настоящую непогоду, в пургу, в шторм, зачем нужно было мучить метеорологов и радистов, когда ни один самолет заведомо не мог подняться в воздух? Ответ поразил даже видавшего виды полярника: "Мы делали это преднамеренно. Давали приказ по всем станциям вести ежечасные наблюдения и выходить в эфир, чтобы немцы, следившие за нашими радиопереговорами, думали, будто в воздухе наша авиация, и не совались сюда!" Остроумный "метеокамуфляж", но сколько сил он потребовал от полярников, и без того изнуренных тяготами работы и быта!

На всех полярных станциях Арктики было в ту пору трудно, независимо от того, близко или далеко от зоны военных действий они находились. Круглосуточные гидрометеорологические наблюдения, круглосуточная бессонная вахта в радиорубке, нехватка самых необходимых продуктов, случайные травмы, неожиданные болезни - а до ближайшего врача сотни и тысячи километров, и нет никакой уверенности, что помощь поспеет вовремя... Случалось, что в ответ на запрос Диксона, Тикси или другого крупного арктического центра радист далекой полярной станции сбивчиво выстукивал на ключе: "Погоду дать не могу. Наблюдатель в обмороке после бессменной трехсуточной вахты. Разрешите двухчасовой отдых!"

А Кремеру и Скворцову было, пожалуй, труднее, чем многим их коллегам. Совсем плохо стало с продуктами, только что они пережили тяжелейшую потерю - умер Шенцов и они остались вдвоем (а ведь объем работы ничуть не уменьшился!). И главное - их мучила полная неизвестность. Ни через полгода, ни через год, ни через полтора их не сменили. Но надо любой ценой продержаться, выжить, не сорвать работу.