Воспоминания склеротика (СИ)

ПУТИ  ГОСПОДНИ  НЕИСПОВЕДИМЫ

      Никогда в детстве меня не тянуло стать актером. Моя мечта была пойти по пути Циалковского и создавать реактивные двигатели, о которых я вполне прилично знал, пользуясь технической библиотекой заштатного городка Луначарска, где в свое время сгорела библиотека художественной литературы. Я удивлялся тому, что в этом маленьком поселке имеются такие интересные книги  о замечательных ученых и изобретателях. Возможно это потому, что место было дачное, и вероятно здесь проводили лето научные работники в лучшие довоенные времена. Так вот, я часто поражал маму своими моделями реактивных двигателей, сделанных из старых  консервных банок, установленных горизонтально на маленькую тележку. Под банкой, наполненной наполовину горячей водой, горели огарки свечей, поддерживающих в ней кипение воды, а  выходящий сзади из отверстий пар создавал реактивную силу тяги. В школе я очень увлекался всеми точными науками. Однажды, я принес учителю физики чертеж изобретенных мной электрических  весов. Так что, я видел свое будущее только в конструкторском бюро.

     С театральным искусством близко я познакомился уже в Симферополе в 1945 году, посетив однажды занятия драматического кружка в областном доме учителя. С тех пор я стал постоянным участником всех постановок этого, известного  среди интеллигенции города, коллектива. Учеба в строительном техникуме, куда я поступил в надежде закончить среднее образование, меня не увлекала, но обеспечивала продуктовыми карточками. А попытка перейти в музыкальное училище ни к чему не привела, даже после операции, позволившей мне дышать носом. Главным для меня был драматический кружок. Играя с успехом центральные роли в спектаклях «Аттестат зрелости», «Я хочу домой», «Беспокойная старость» и комедийные в опереттах «Свадьба в Малиновке» (Яшка-артиллерист), «Счастливый рейс» (боцман Шпунько) и   многие другие, я понял, что сцена - это моя судьба. Я мечтал хоть как-то, хоть одной ногой ступить на её профессиональные подмостки.

      Такой шанс вскоре подвернулся. Не помню, кто познакомил меня с артистом Крымской филармонии Георгием Морозовым. Он, музыкант, играющий на шестнадцати инструментах, искал себе в помощники «ассистента». Я ему приглянулся и получил предложение занять эту «высокую» должность с таким красивым названием. И вот я отправился на первые в моей жизни гастроли.

      В составе концертной группы были, кроме нас с Морозовым, который занимал всё второе отделение, певица Таисия Колесниченко, разговорник Павел Нежинов, акробатические этюды - чета Стамболи и пианистка Лидия Лисовская. Она была пианистка только там, где имелся этот, редкий в те годы в сельских клубах, инструмент. Надо сказать, что наши, с позволения сказать, «гастроли» проходили в самых захолустных селах степного Крыма. Так вот, там, где пианино не было, я одевал на плечи огромный морозовский аккордеон, укладывался на скамейку и растягивал меха, а наша пианистка на правой стороне, как на фортепиано, выполняла свои функции аккомпаниатора. После первых же концертов я влюбился в певицу Таю, которая была старше меня вдвое, а может и больше. Но влюбленность моя ощущалась, в основном, на концертах, когда она была во всём блеске своей женской красоты. Я в эти минуты безумно ревновал её к конферансье Паше, который позволял себе перед выходом на сцену оттягивать вперед её лифчик и, заглядывая ещё дальше, чем позволял довольно глубокий вырез, томно говорить: -- а что это там у нас спрятано?

     Однажды, я признался в своих муках Лиде Лисовской. Она долго смеялась и как-то, перед началом концерта, повела меня в комнату, где одевалась певица. Когда она втолкнула меня в гримерную, Тая стояла без платья и прикрепляла к груди какие-то накладки. Накладки были поменьше тех, которые уже булавками были прицеплены сзади к трусам, для создания эффекта пышных бедер, но достаточно велики для  имитации софилореновского бюста. Тут я понял, что Паша валял дурака, изображая из себя председателя ОТК, проверяющего, все ли детали поставлены в данную конструкцию. Я сначала остолбенел, наблюдая эту ловкую скульптурную работу, а потом начал смеяться. Тая, ничуть не смущенная моим присутствием и разоблачением тайн дамского туалета, никак не могла понять, почему я с Лидой смеюсь. Когда мы вышли в коридор, я спросил у своего экскурсовода: - а ты тоже чего-то прикрепляешь себе впереди и сзади? Она взяла мою руку и положила себе на грудь: - смотри сам, дурачок, я ещё обойдусь и так.

     Громкое название «ассистент Человека – оркестра» обозначало должность, в обязанности которой входило переносить все тяжёлые инструменты по маршруту: автобус – гостиница (или другое место ночёвки) – клуб и обратно. Во время концерта я выносил на сцену нужный инструмент шефу и забирал его, если он уже был без надобности. Оплата моего труда была такова, что еле хватало на пропитание. Деньги мне выдавал не администратор, как всем остальным, а лично Морозов. Как-то случайно Павел спросил меня: - а сколько тебе за концерт платит шеф? --  я откровенно назвал эту незначительную сумму. Вечером в номере гостиницы Паша Нежинов и Вася Стамболи имели с Морозовым громкий, но короткий разговор, после которого маэстро долго загримировывал здоровенный синяк под глазом перед выходом на сцену. С этого дня я стал получать в два раза больше, а за некоторые концерты и в четыре. Именно в эти дни дополнительной оплаты Вася или Паша меня обязательно спрашивали о том, сколько я получил сегодня. Позже я узнал, что это были дни «левых концертов», выручка от которых шла прямо актерам, минуя бухгалтерию филармонии.

     По приезду с гастролей мой шеф покинул южный полуостров и уехал в какой-то северный город. Мне предложили новую работу. При крымской филармонии начал свою деятельность ансамбль оперетты под административным руководством некоего Сагайдачного. Туда набирали молодежь на работу статистами или, как называют эту должность в музыкальных театрах, мимансами. Но только на одну поездку в город Донецк.

     После репетиций в Симферополе, где нам молодым пришлось не только изображать толпу, но и участвовать в танцевальных номерах и даже в небольших эпизодах драматического толка, мы приехали в Донецк. Центр Донбасса представлял собой в эти первые послевоенные годы серенький покрытый черной пылью город. На лавках, бордюрах или просто тротуаре устраивались импровизированные столы, покрытые газетой и уставленные черными бутылками вина с тремя большими семерками на этикетке, или ведром пива с присоседившимися рядом двумя шахтерами, черпавшими из этой лошадиной емкости напиток большими пивными кружками. Поэтому не мудрено было встретить то там, то тут спящих на голой земле, упившихся вусмерть людей в рабочей робе, не дошедших домой после тяжелой шахтерской смены.

      Справедливости ради надо сказать, что, когда уже в семьдесят первом году я приехал в Донецк по приглашению на работу, город нельзя было узнать. Чистота, красивые здания, огромные клумбы роз, нигде не увидишь пьяного, во всяком случае, в дневное время. Своими прекрасными зданиями и скверами, как мне рассказали, город был обязан человеку, много лет проработавшему главным архитектором Донецка. Его знал весь Союз, правда, не как архитектора  Берберова, а как хозяина льва Кинга.

      Расселили нас по квартирам. Я жил с кларнетистом из оркестра буквально рядом с оперным театром, где и должны были проходить наши спектакли. Маленький одноэтажный домик, со злющей собакой во дворе. Хозяйка предупредила нас, что если ночью понадобится пойти в туалет, который находился во дворе, то следует разбудить её, чтобы она подержала пса. Мой сосед решил, что обойдется без посторонней помощи. Он каждый раз, как приходил или уходил из дома, давал этому буйволу в облике собаки по здоровому куску чего-то съестного. Пес с удовольствием пожирал угощение прямо из рук доброго дяди. Будучи уверенным, что эта цепная тварь прониклась к нему любовью, кларнетист свой ночной выход в туалет решил сделать самостоятельно. Услышав бешеный лай и дикий крик музыканта, хозяйка выскочила во двор, угомонила неблагодарное животное и пол дня штопала брюки непослушного жильца.