В Августовских лесах

- Ну что же ты молчишь? Дашь немножко покомандовать? - покачивая его тяжелую руку, спрашивала Шура. Вся эта любовная история с Кудеяровым и Галиной настроила ее сегодня на веселый лад.

- Я больше к тебе, милашка, не сватаюсь, - сказал Усов и многозначительно, с озорством подмигнул.

- Это что же, тебя Франчишка завлекла, что ли? А может быть, Стася? Она женщина заметная. С итальянским носом.

- Это ты верно говоришь, - согласился Усов. - Только как раз не она, а дочка ее. Вот девушка так девушка! Завидую Косте.

- Но ты опоздал, милый.

- Ничего не опоздал. Вторая-то, Ганна, которая в саду копалась и вино приносила... Если бы ты видела, как она на меня поглядывала. Я ведь не буду вздыхать и Клавдию Федоровну донимать, а сразу в машину, на поезд - и на Памир!

- Скатертью дорожка, - пропела Шура и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась невеселая. В сестру Галины можно было влюбиться. Двадцатипятилетняя Ганна уже была замужем, но через год после свадьбы похоронила утонувшего мужа, местного лесничего. Она выделялась среди подруг яркой и зрелой красотой. Ганна иногда приходила в школу и брала книги на белорусском языке, которому научилась от своего мужа, белоруса. Шура хорошо знала ее историю. Замуж она вышла против воли родителей, стремившихся найти для нее состоятельного жениха.

- Надо было сегодня посвататься, зачем откладывать? - колко заметила Александра Григорьевна.

- Мы уж обойдемся без сватовства, - в тон ей ответил Усов.

У Клавдии Федоровны с Кудеяровым между тем продолжался все тот же разговор.

- Ты сейчас в отпуске, и нечего раздумывать! - говорила Клавдия Федоровна. - С родителями ее каши не сваришь. Теперь они создадут твоей Галине такую жизнь, что она вниз головой в канал может броситься. Ты бы посмотрел только, с какой ненавистью ее мать смотрела на меня, когда я пошутила о сватовстве. У меня даже уши покраснели... А если бы она знала всю правду? Я даже поражаюсь, почему у такой монахини, как эта Стася, такие прекрасные дочери?

- Времена не те, Клавдия Федоровна. Кроме того, Галина мне рассказывала, что муж у Ганны был хороший человек. Очевидно, он всерьез повлиял на Галину. Говорят, это был начитанный человек. Научил Ганну и Галину белорусскому языку, давал им читать Мицкевича, Пушкина, Некрасова... Потом он как-то загадочно утонул.

Кудеяров замолчал, потер ладонью широкий лоб и упрямо сжал красные, как у девушки, губы. Он был еще совсем молод и любил первый раз в жизни.

- Ну, а как все это сделать, Клавдия Федоровна? С Виктором, что ли, поговорить?

- Обязательно поговори. Он опытнее тебя, - ответила Клавдия Федоровна и крикнула шагавшему впереди Усову: - Виктор Михайлович!

- Что случилось? - приостанавливаясь, спросил Усов.

- Идите скорее, а то они удерут, - подтолкнула Клавдия Федоровна Кудеярова и задержалась, поджидая детей. К ней присоединилась и Шура, взвинченная разговором с Усовым, недовольная им и собой.

Кудеяров пошел рядом с Усовым.

- Поговорить надо, Витя. Ты знаешь, друг, я того... Решил, значит... Да тебе, наверное, Шура все рассказала, - начал Кудеяров, смущаясь и краснея.

- Ну так. Дальше... Не мямли, ну? - поторопил его Усов и своим холодным "ну" окончательно сбил с толку.

Мысли начальника заставы были очень далеки сейчас от любви Кудеярова к Галине. Он и Шуру слушал рассеянно. В голове Усова засело упоминание Франчишки Игнатьевны о загадочном родственнике ксендза.

- Понимаешь, такие дела, такие дела... - продолжал Кудеяров. - Так складываются, братишечка...

- Что ты, на самом деле, разводишь! Говори толком, что тебе от меня надо? Мне некогда! А сват... честное слово, плохой из меня сват.

- Ну тогда иди к черту! Я ему, понимаешь, хочу всю душу выложить, а он! Подумаешь! - вскипел Кудеяров, стараясь попасть быстро шагающему Усову в ногу. Такого отношения к себе со стороны друга он никак не ожидал. - Я думал, ты настоящий человек, а ты булыжник! - Кудеяров яростно пнул попавший под ноги камень.

- Так его, так! Еще разок! - Вспомнив, что сегодня уже говорилось о камне, Усов весело рассмеялся и, поймав друга за плечо, зашептал: Служба, понимаешь? Служба! И не злись.

- Сегодня воскресенье. Не оправдывайся! Выходной день!

- Дорогой мой товарищ артиллерист! У пограничников выходных не бывает. Они всегда на службе. У них есть только часы отдыха. Вот тогда и приходи. Нужно тебе невесту высватать или просто выкрасть у родителей выкрадем. Посадим тебя, как Ивана-царевича, на серого волка - и дуй! Никакая теща не догонит. А от твоей тещи надо вообще удирать без оглядки... Извини, брат, бегу. Ты только женщин не оставляй одних. Иди с ними потихоньку, цветочки пособирайте и обсудите вместе, если еще не обсудили все это жениховское дело... Женщины все предусмотрят лучше нас. А волка серого я добуду... Поймаю, будь покоен. Ну, бывай, Костя!

Усов ловко козырнул и быстро зашагал полем к переброшенному через канал мосту.

- Катись, булыжник, вместе со своим волком! Служба! - крикнул ему вслед Кудеяров и погрозил кулаком.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Смутно вспоминая все случившееся, Юзеф Михальский, расставив некрепко стоявшие на земле ноги и держась за воткнутую в землю палку, ошеломленно смотрел то на кусты, где только что исчез Сукальский, то на Ивана Магницкого, тоже растерянно переступавшего с ноги на ногу.

- Иван, скажи мне, тут сейчас кто-нибудь был, или мне померещилось? тряся головой, вкрадчивым стонущим голосом спросил Михальский.

- Зачем меня спрашивать? Ты же отлично знаешь, что здесь был твой знакомый, пан Сукальский. Так, кажется, ты его называл? Не знаю, к чему задавать такой глупый вопрос, - ответил Иван Магницкий. Он старался понять и осмыслить все то, что здесь сейчас произошло.

Кто такой Сукальский? В голове малоопытного в таких делах Магницкого возникали разные противоречивые мысли, и разобраться в них сразу казалось невозможным. До сего времени он считал язык Юзефа Михальского пустой трещоткой. Так ли это? До освобождения Западной Белоруссии Михальский слегка бранил панов и помещиков, но не так зло, как сейчас издевался над новой властью. А чем его обидела новая власть? Лишила управления селом, не позволяет обижать бедняков.

То, что делала Советская власть, по мнению Ивана Магницкого, было справедливым. Советская власть призывает делать добрые дела и помогать друг другу. А к чему призывает Юзеф Михальский? Страшно подумать! Действительно ли язык его только шутовская трещотка? Иван Магницкий нахмурился и, не спуская с Михальского напряженного взгляда, снова спросил:

- Может быть, ты, Юзеф Войтехович, скажешь, кто этот странный человек в измятой шляпе?

- Что он за человек? Бес его знает, что он за человек... Так, значит, тут кто-то был, мне не померещилось? И он слышал, как мы с тобой, ну, трошки побранились, повздорили! Эх, пропала моя голова! - неожиданно пьяным голосом захныкал Михальский.

Появление Сукальского на самом деле отрезвило его. Он смекнул, что не мешало бы по-настоящему заплакать - может быть, тогда Иван поверит ему. И тут же заплакал с гортанным завыванием.

- Эх, пьяная моя голова! - причитал Михальский, дурашливо размахивая руками. - И зачем мне этот лес? И зачем нам с тобой, дорогой братка Иван, браниться? Ну, бери этот лес, бери. Я сыну прикажу, и он сам его привезет до тебя. Бери эти яблоки, и пусть на здоровье кушают их твои малюсенькие ребятишки. Я беру всех твоих пацанчиков на яблочный кошт! Зачем нам ссориться и трясти бородами?

- Мои дети, Юзеф Михальский, не побирушки, а я не нищий! - гневно заговорил Иван. - Ты мне мозги не мути! Лучше ответь, что это за человек?

- Брешет он все! Клянусь маткой бозкой, что брешет! Он такой же пьянчужка, этот Сукальский, как и я сам. Все утро с ним мы вдвоем, как свиньи, тянули эту настойку. Он упился, завалился дрыхнуть в кусты и ничего не помнит, как свинячье ухо. Я тоже ничего не помню...

- А ты и верно ничего не помнишь? - спросил Магницкий, видя, что Юзеф, разглаживая ползавшие вокруг пьяно опущенных губ морщины, увертывается от прямых ответов.