Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

— Что такое! Отчего так пусто? — невольно сорвалось у меня с языка.

Юнкера молчали. Я взглянул на них. Легкая бледность лиц, недоуменная растерянность ищущих взглядов красноречивее слов мне рассказали о том, что родилось у них в душе. Ясно было, что они еще более меня ожидали встретить иную обстановку. Желая поднять их Настроение, я воскликнул:

— Черт возьми, это будет очень скучно, если из‑за опоздания мы Останемся в резерве… Ну так и есть… Смотрите, у Александровского сада и там, у края площади перед аркой, бродят юнкерские патрули.

«Ясно, что части здесь были уже в сборе и сейчас уже выполняют полученные задачи… В окнах Главного управления Генерального штаба выглядывают офицеры. Значит, там происходят занятия, а следовательно, обстановка несравненно спокойнее, чем то обрисовывали на школьном собрании», — делал я выводы, впиваясь взглядом во второй этаж знакомого здания, где еще несколько месяцев назад я старательно корпел за столом.

— Что же наши не идут? Юнкер Б., взгляните на колонну и, если она остановилась, отправьтесь и доложите по цепочке, что все благополучно и что я ожидаю приказа. Я же буду перед памятником, — отдал я распоряжение одному из юнкеров.

Юнкер оживился и с энергичным поворотом отправился исполнять полученное приказание. В этот момент со стороны Александровского парка, перейдя дорогу, подошел юнкерский 2–й Ораниенбаумской школы прапорщиков дозор. Старший дозора остановил дозор, скомандовал «Смирно!» и направился ко мне. Я принял честь как должное приветствие в нашем лице мундира нашей школы и потому, желая ответить тем же, подал и своим двум оставшимся возле меня юнкерам: «Смирно!»

Легкая судорога удовольствия, промелькнувшая на крупных лицах юнкеров дозора, указала мне, что карта мною бьется правильно.

— Что хотите, портупей–юнкер? — спросил я вытянувшегося старшего дозора.

— Разрешите узнать, какой части и цель вашего прибытия сюда, — твердо, на густых нотах ответил вопросом старший дозора.

— Передовой дозор идущего сюда в распоряжение Временного правительства батальона Школы прапорщиков инженерных войск, — с чувством бесконечного сознания всего веса, должного заключаться в названии и значении той части, в которой протекает служба Родине, твердо, но фальцетом ответил я. — Скажите, портупей–юнкер, — сейчас продолжал я свой ответ, переходя на вопрос, — скажите, вы давно здесь? Ваша школа? И какие еще части и школы были тут и куда они делись? Мы, к сожалению, кажется, запоздали. Вообще, что слышно нового?

— Никак нет, вы не опоздали. Плохо… — с набегавшей улыбкой горечи начал было портупей–юнкер, но сейчас же, спохватившись, желая, очевидно, скрыть мучившие его душу сомнения, в искусственно бодром тоне продолжал: — Очевидно, еще соберутся. Слава Богу, что вы пришли, это подымет настроение. И во дворце говорили, что казаки сюда идут и войска из Гатчины… А покамест у нас тут сперва стояли одиночные посты, но так как утром у Александровского парка группа рабочих обезоружила и избила двоих, то теперь мы несем дозоры.

— Вот оно что. Прекрасно. Мы быстро устроим границы должного поведения для господ хулиганствующих. Эх, черт возьми, разрешили бы арестовать Ленина и компанию, и все пришло бы в порядок. Ну, всего вам хорошего, господа. Надеюсь, совместной работой останемся довольны, — уже на ходу закончил я свою случайную беседу со встретившимся дозором, направляясь к памятнику, чтобы собою обозначить правый фланг расположения для имеющего в каждый момент подойти батальона нашей школы.

Действительно, только мы подошли к памятнику, как из‑за оставленного нами угла показались первые ряды юнкеров. Спокойствие и гордость от начавшей обрисовываться в воображении картины встречи с представителями власти и руководства судьбой Родины сразу захватили меня. И то обстоятельство, что площадь была пуста, что около парадного главного входа во дворец нелепо лежали неизвестно откуда свезенные поленницы дров, что около этого входа и у подъезда в здание Главного штаба стояли малочисленные группы людей частью в военной форме, частью в штатских костюмах — как‑то эти перечисленные обстоятельства уже иначе укладывались в моей голове, рождая в ней представление о солидности в отношении к совершающемуся со стороны правительства. Холодное спокойствие в принятии мер воздействия — лучшая ванна для протрезвления умов заблудших. В этом спокойствии есть своеобразная красота.

При появлении на площади головной части нашего батальона группы людей у подъездов начали увеличиваться. Кое‑кто из одной группы перешел в другую. Это дало новый поворот моим мыслям. «Наше прибытие обсуждается. Значит, положение серьезнее, чем это было бы желательно. Очевидно, мы им нужны как воздух, — повторял я оценку возникшим новым соображениям по отношению неведомого мне положения в городе. — Что же, очаровательно! За нами дело не станет. Пускай скорее дают задачу и полномочия, а там будет видно, на чьей улице будет праздник», — гордо думал я, любуясь чистотой передвижения втянувшегося на площадь батальона и принимавшего построение в развернутый фронт, лицом к Зимнему дворцу и правым флангом к Главному штабу Петроградского военного округа.

Построения закончились. Раздалась команда: «Стать вольно». Наблюдавшие за построением начальник школы с поручиками Ск. и Б. направились к Главному штабу. Ко мне, на правый фланг фронта, перешел капитан Галиевский… Меня потянуло к нему.

— Не густо… — встретил он меня замечанием. — Образуется, — в тон, лаконично ответил я.

— Равняйсь! — неожиданно скомандовал он, поворачиваясь к линии фронта.

Я быстро взглянул по направлению к штабу.

К нам приближалась группа лиц, в центре которой, часто беря руку под козырек, отвечал на чьи‑то вопросы наш начальник школы. Было ясно, что с ним идет «начальство». «Интересно, выйдет ли Керенский», — не находя знакомой фигуры в приближающейся группе, мелькнул вопрос.

— Господа офицеры, пожалуйте сюда! — вслед за командой «Воль» но!» раздалось приказание начальника школы, отрывая меня от раз» мышлений.

Офицеры покинули свои места в строю и, окружив полукольцом озабоченное «начальство», строго официально вглядывались в их лица.

Подошедший в этот момент один из офицеров Главного штаба, обращаясь к начальнику школы, попросил его отойти в сторону Главного штаба.

— За начальника школы ухватились! — прошептал кто‑то сзади меня свое впечатление.

— Это мы сделаем карьеру! — также шепотом произнес другой голос.

— Господа, господин военный комиссар при Верховном Главнокомандующем поздоровается с юнкерами, — почти сейчас же, возвращаясь обратно в сопровождении очень высокого, худощавого штатского, бросил нам начальник школы. — Нет, нет, вы оставайтесь здесь, — остановил начальник школы попытавшихся было направиться в строй офицеров, лично же направляясь к юнкерам, в сопровождении все того же штатского. — Батальон, смирно! — скомандовал начальник школы. — Сейчас вас будет приветствовать господин военный комиссар при Верховном командовании, поручик Станкевич. [18] Господин комиссар… — обращаясь к поручику Станкевичу, начал было соответствующий уставу рапорт начальник школы.

Но продолжение церемонии рапорта военный комиссар отклонил и, приподымая штатский головной убор, обратился к юнкерам школы:

— Я счастлив видеть вас, товарищи–граждане, здесь, в момент напряжения всех усилий членами Временного правительства на пользу великой нашей революции. Я рад, что некоторым образом родная мне школа… Старший курс должен помнить меня… Я был в вашей школе в числе ваших офицеров, пока революция не позвала меня к новому делу… в армии. Я сейчас приехал из армии. И я свидетельствую вам, что вера армии в настоящий состав правительства, возглавляемого обожаемым Алекс. Федор. Керенским, необычайно сильна. Дело борьбы за Россию с немцами также в армии сейчас стоит на должной высоте. И вот, в этот момент под стройное здание величайших усилий правительства обезумевшими демагогами, помнящими лишь свои партийные расчеты, подводится предательская мина. Везде царит вера в ясную будущность России, ведомой стоящим на страже революции правительством к победе, без аннексий и контрибуций, над сдающим уже врагом. И только здесь, в столице, в красном Петрограде, готовится нож в спину революции. Я рад и счастлив приветствовать вас, так решительно и горячо, без колебаний, отдающих себя в распоряжение тех, кто единственно имеет право руководства жизнью народа до дня Учредительного собрания. Да здравствует Учредительное собрание! Ура!