Пугачев

Разногласия, ненависть между старшинской («согласной», «послушной», невойсковой) стороной и «непослушной» («несогласной», народной, войсковой) стороной к 1750-м — началу 1770-х годов приняли открытые, резкие формы. Это признавали и яицкие старшины, и само правительство. Бородин, один из яицких старшин, в июне 1773 года, незадолго до начала Пугачевского движения, писал оренбургскому губернатору Рейнсдорпу: «Не только Вашему высокопревосходительству, но, уповательно, всему государству уже известно, что войско Яицкое лет от десяти и более до самого нынешнего времени на две разделилось части, из которых одна называема была здесь старшинскою и больше малое, нежели видное, в себе людей количество составляла; а другая — войсковою, которая наиболее потому так называлась, что не только служащие, но отставные, да и самые малолетние все до нее почти принадлежали». Официальный Петербург выражал крайнее недовольство тем, что яицкие казаки, «разделясь на две партии», выбирают атаманов «не общим приговором» и присылают их в столицу «каждая партия от себя». На Яик из центра направили гвардии капитана Дурново, чтобы тот выяснил, «давно ли та их вражда так до великого градуса усилилась, что уже войско разделено на две противные стороны — послушную и непослушную».

Состав той и другой «партии» был довольно сложным и пестрым. Среди «послушных» имелись не только богатые казаки, но и другие, которые, как о них говорили, «войску изменили» и «прилепились для покормки к старшинам». А к «непослушным» присоединялись и часто руководили ими богатые казаки, отдельные старшины, имевшие хутора, и т. д. Они делали это по разным причинам — одни выступали в защиту старых прав и вольностей Яика Горыныча, другие были недовольны засильем той или иной группы старшин и т. д.

В начале 60-х годов, когда злоупотребления старшин (атаман Бородин и др.) стали особенно безобразными, посыпались жалобы в Петербург. На Яике появляются одна за другой следственные комиссии — генерала Брахвельда (1762 год), генерала Потапова и др. «Непослушные» говорили о злоупотреблениях старшин, не хотели им подчиняться. В конце 1766 года прибыл новый следователь генерал Черепов, человек беспощадный, самодур и крепостник. «Согласные» возликовали.

— Забудете… вы, — злорадно говорили они «несогласным», — при нем много зевать, он вам зажмет рот-то!

Действительно, Черепов приступил к решительным действиям. Всех казаков собрали на площадь к канцелярии. Тут же их окружили драгуны. Генерал потребовал, чтобы казаки признали старшин и признали себя виновными во всем.

— Помилуй, Ваше превосходительство, мы не знаем за собой никакой вины! — закричали казаки.

— Огонь! — скомандовал генерал.

Драгуны выстрелили, но, по словам казаков, «пустили пули вверх». Какой-то драгунский урядник смело потребовал у генерала, указ, который позволял бы ему «безвинных людей убивать». Но тут генеральский помощник майор Новокрещенков скомандовал драгунам стрелять «не вверх, а в колено». Новый залп уложил насмерть трех или четырех казаков, шестерых ранил. Но казаки упорствовали, не признавали «вины». Генерал и старшины, угрожая им, что оставят их ночевать на улице «в самые лютые морозы», добились своего — казаки дали подписку: «Мы богу и государыне виноваты завсегда».

Генерала, действовавшего столь свирепо, отозвали. На Яике появился новый следователь — капитан Чебышев. Он вынужден был признать факты злоупотребления старшин, рекомендовать их смену и не одобрил действия Черепова. С согласия властей новым войсковым атаманом круг избрал Тамбовцева, богатого казака, не пожалевшего денег для подкупа Чебышева. Но и при нем продолжались те же беззакония-) какие казаки терпели от Бородина и других старшин. Последние сохранили, кстати говоря, свои должности и влияние, не уплатили штраф и не возвратили удержанное у казаков жалованье, хотя Чебышев согласился по этим пунктам с требованиями несогласной стороны. Но капитан уехал, а Тамбовцев, человек слабохарактерный, быстро перешел на сторону старшинской партии.

Начались новые несогласия. Тамбовцев не выдавал казакам жалованья. На рыбную ловлю допускались только «послушные». В 1769 году многих казаков насильно отправили на службу в Кизляр, замучив до смерти нескольких человек, не соглашавшихся туда ехать. За год до этого началась война с Турцией, и правительство распорядилось сформировать так называемый Московский легион в помощь действующей регулярной армии. В него предполагалось включить и часть яицких казаков.

— Не желаем, погрешно! — кричали на кругу «непослушные» при обсуждении приказа. Они боялись «регулярства», превращения в солдат. А это грозило бритьем бород, что казаки, как раскольники, принять не могли, нарушением давних традиций, обычаев.

Узнав о неповиновении, Екатерина II прислала новую комиссию с командой солдат. Ее возглавляли генерал-майор Давыдов и ее личный уполномоченный гвардии капитан Дурново. Новые репрессии и несправедливости обрушились на казаков. К тому же последние отказались выполнить еще одно распоряжение — в 1771 году значительная часть калмыков, спасаясь от притеснений чиновников и феодалов, направилась на восток, через яицкие и казахские земли. Они хотели перебраться в Джунгарию (западная Монголия), откуда пришли в Россию их предки. Казаков хотели послать в погоню за ними, но они отказались, а более 200 из них бежали вместе с калмыками. Лишь «согласные» участвовали в карательной экспедиции.

Комиссия Давыдова-Дурново при поддержке Тамбовцева и старшин предложила правительству примерно наказать казаков — 43 «главных возмутителей» прогнать «через тысячу человек но десяти раз» и отдать навечно в солдаты, остальных 1965 человек (из «непослушных», конечно) «наряжать в отдаленные команды… без очереди по три раза». Приступили к арестам. Часть казаков скрылась, спрятавшись в степи по уметам и буеракам.

Казаки снова жалуются в Петербург на комиссию и старшин — там появляется их депутация из 20 человек во главе с сотником Кирпичниковым. В конце июня 1771 года они подали жалобу императрице. Но та соизволила ознакомиться с ней только спустя пять месяцев с лишним. В инструкции генерал-прокурору Сената князю Вяземскому Екатерина II написала, что жалоба «кажется многими лжами и клеветами наполнена», а те, кто ее подал, — «это самые плуты, кои для своей корысти… раздувают беспокойство междоусобное на Яике». Особенно не понравилось «матушке-государыне», что казаки жалуются на вице-президента Военной коллегии графа Чернышева и капитана Дурново. Она распорядилась арестовать Кирпичникова и его товарищей. Военная коллегия немедленно приступила к действиям — арестовала шестерых жалобщиков (остальные сбежали), распорядилась наказать казаков по представлению следственной комиссии.

Кирпичников и еще 13 челобитчиков, переодевшись в «ямское платье», 28 декабря скрылись из Москвы и в начале января 1772 года прибыли домой. Яик бурлил. Вместо Давыдова здесь уже орудовал другой следователь — генерал-майор фон Траубенберг, человек характера решительного и жестокого. Он приказал высечь плетьми семь казаков, особенно упорных — из тех, кто не хотел ехать на службу в Кизляр. Им обрили бороды и под конвоем направили в Оренбург. Но по дороге до 300 конных казаков напали на конвой и отбили шестерых товарищей.

Траубенберг собирал круги, грозил и требовал. Казаки не соглашались, не ходили на круги, отсиживались по хуторам. Утром 9 января разнесся слух, что подъезжает Кирпичников с делегацией. Более 500 человек встречало его у города. Попытка Траубенберга захватить челобитчиков не удалась — не дали казаки.

— Что велено Дурново исполнять? — спрашивали у Кирпичникова.

— Велено учинить в силу указав.

Кирпичников, как и другие казаки, да и вообще большинство простого люда России, искренне верил, надеялся, что все их невзгоды и несчастья идут от вельмож, а не от императрицы. Именно так он и истолковывал смысл того, что произошло в Петербурге, в разговоре с земляками.

— Что привез нам из Петербурга? — спрашивали его.