Гарсиа Маркес

Пожалуй, дедовский дом сыграл в творчестве Гарсиа Маркеса роль для латиноамериканской литературы (по сути, литературы космополитической, чему доказательства — Борхес, тот же Кортасар и другие) необычайно важную, сопоставимую по значимости с родовыми домами, имениями, поместьями великой русской дворянской литературы Пушкина, Тургенева, Льва Толстого, Бунина…

«В таком огромном доме, полном теней прошлого и необычайных обитателей, — пишет биограф Маркеса Дассо Сальдивар, — живя в Аракатаке, этом городке, напоминавшем столпотворение вавилонское, впитывая всё то, что он слышал от бабушки и тёток, и считая деда самым главным человеком на земле, Габито скоро превратился в настоящего чертёнка… Хотя он был замкнутым и застенчивым, но за завтраком нередко капризничал, требуя то, чего не было или не полагалось; отличительной чертой его было чрезвычайное и порой несносное любопытство: он задавал вопросы всем и каждому и в любое время, и когда в дом приходил какой-нибудь гость, а это случалось часто, Габо становился, по сути, его главным собеседником».

Не только чрезмерную любознательность и общительность проявил уже в раннем детстве будущий писатель. Но и ревность — чувство сложное, многозначное, без которого, однако, художник (сиречь влюблённый, невлюблённый художник — нонсенс, в лучшем случае имитатор), как показывают исследования, в полной мере вряд ли может состояться. Когда бабушка и тётушки уделяли слишком много, по его мнению, внимания приходившим в гости детям, Габито, точно молодой петушок в курятнике, исподтишка больно щипал гостей и рекомендовал отправляться плакать к себе домой. (Наблюдая за детьми, играющими в песочнице, можно определить, у кого какой характер и кто каким вырастет. В конце 1970-х, когда роман «Сто лет одиночества» уже побил рекорды тиражей и был переведён на рекордное количество языков, а имя автора не сходило со страниц газет, Гарсиа Маркес, не найдя своей фамилии в очередном списке награждённых лауреатов, остро это переживал и не слишком лестно отзывался о произведениях обладателей высшей литературной премии, над чем подтрунивал Кортасар в интервью.) Мирила детей, улаживала конфликты Франсиска Симодосеа — тётя-мама маленького Габриеля. Крупная спокойная женщина с «невозмутимым лицом» принималась, притом так, будто продолжала давно начатое, как испокон веков катятся волны Карибского моря, неспешно рассказывать одну из придуманных ею историй — и непоседливый Габито замирал, начиная часто моргать.

Большинство исследователей сходятся на том, что именно этот дар тёти Франсиски с ходу сочинять весёлые, грустные, страшные, невероятные, но всегда правдоподобные истории в наибольшей степени сформировал литературный метод Гарсиа Маркеса, способствовал, а возможно, и предопределил создание им через тридцать с лишним лет романа «Сто лет одиночества». А метод есть ключ к пониманию всего его творчества.

Но нам представляется, что «ключей» целая связка. Отец, помним, не выпил ни рюмки вина, не выкурил ни единой сигареты в жизни. Деда же нередко заносило, он бывал и вовсе неудержим. Они были совершенно разные, но и тот и другой чрезвычайно трудолюбивы и плодотворны. Габриель унаследовал черты обоих, и неизвестно, кого больше: рационально и прагматично он всю жизнь проводил рекламную кампанию своего безудержного литературного творчества, в котором, впрочем, тоже всегда имел необходимые художнику чувство меры и волю, подчиняющую всё достижению намеченной цели. После ошеломляющего всемирного успеха романа «Сто лет одиночества», а особенно после получения в 1982 году Нобелевской премии, попав из подсобного мира журналистики в поле зрения сильных мира сего, писатель прикладывал «могучие и долгие усилия» к тому, чтобы быть приглашенным на званые обеды президентов, магнатов, диктаторов, и в определённых кругах заслужил прозвище «Габриель Гарсиа Маркетинг» (но об этом мы также расскажем в своём месте).

Первой любовью Гарсиа Маркеса стала его первая учительница — дважды «коронованная» королева Аракатакского карнавала Роса Элена Фергюссон (как потом выяснилось, любовница его отца). Она была «необыкновенной, неземной красоты, нежной и удивительной». Она пересказывала легенды, мифы, сказки, в том числе из «Тысячи и одной ночи», читала стихи, отдавая предпочтение испанской поэзии золотого века, а он сидел, слушал, боясь пошевельнуться, и молил, чтобы урок не кончался. Когда она спрашивала его по пройденному материалу — Габито или упрямо молчал, упершись взглядом в пол, или отвечал столь блестяще, что сеньора Фергюссон диву давалась. «Роса Фергюссон», — повторял он, засыпая, и это имя казалось ему райски сладкозвучным.

Некоторые исследователи полагают, что взаимное притяжение было, некие искорки между ними — влюблённым мальчиком, «похожим на куклу», и молодой, очень красивой женщиной, возможно, в детстве в куклы не доигравшей, — посверкивали. Он ходил в школу, чтобы видеть её. Иногда она гладила его по голове, и Габито цепенел, всё плыло у него перед глазами. А когда однажды он написал диктант почти без ошибок (грамотностью никогда не отличался), сеньора Роса прижала его к своей пышной полуобнажённой благоухающей запахами гуайявы и лаванды груди, по которой сходили с ума столько мужчин, и мир перевернулся. Первое своё стихотворение он посвятил сеньоре Росе, но сжёг его. Много лет спустя Гарсиа Маркес признается, что эта влюблённость перелилась «в любовь к поэзии и литературе вообще».

А вот какое стихотворение Рабиндрата Тагора с подачи Росы Элены он выучил и с горными цветами преподнёс в день рождения бабушке Транкилине: «Когда тебя во сне моём не вижу, / Мне чудится, что шепчет заклинанья / Земля, чтобы исчезнуть под ногами. / И за пустое небо уцепиться, / Поднявши руки, в ужасе хочу я. / В испуге просыпаюсь я и вижу, / Как шерсть прядёшь ты, низко наклонившись, / Со мною рядом неподвижно сидя, / Собой являя весь покой творенья».

Всё это — и кровь испанских предков, один из которых был «лично знаком с Мигелем де Сервантесом Сааведрой», как утверждал писатель, и любовь «невозмутимой», любящей всех без исключения бабушки, и матери, наделённой абсолютным вкусом, и незабываемые рассказы тёти-мамы, и уроки истории, ботаники, географии, астрономии, морали деда-полковника, и мальчишеская влюблённость в первую учительницу-королеву карнавала — всё это день и ночь, месяц за месяцем, год за годом неустанно «работало» на одно из выдающихся явлений XX века по имени Габриель Хосе Гарсиа Маркес.

В 1935 году отец будущего писателя Габриель Элихио в очередной раз сменил место жительства, переехав, притом на этот раз со всей семьёй, в городок Барранкилья. Там сбылась наконец его давняя мечта — Министерство образования Колумбии выдало Габриелю Гарсиа Мартинесу официальный диплом врача-гомеопата, что дало возможность ставить диагнозы и выписывать любые снадобья. Но ни врачебная практика, ни собственная аптека не приносили ожидаемого дохода. (Даже запатентованный «Сироп Г. Г.» — то есть Габриеля Гарсиа, регулировавший менструальный цикл у «девушек и дам бальзаковского возраста», не оправдал надежд.) Семья в буквальном смысле слова нередко перебивалась с кофе на бобы и хлеб. Габито, учась в школе, стеснялся их бедности, становился замкнутым, необщительным. У мальчика был великолепный каллиграфический почерк — и он, чтобы как-то помочь отцу сводить концы с концами, стал за небольшие деньги писать разные объявления, например, о том, что тогда-то и там-то состоятся петушиные бои, а тот-то продаёт корову с телёнком или швейную машинку. Постепенно Габито дорос в своём усердии и умении до того, что ему стали поручать написание вывесок для городских магазинов, и за это уже прилично, как представлялось, платили: три, пять, семь песо. Когда за вывеску для автобусной остановки он получил целых двадцать пять песо, дома устроили пир! Вся семья, родители и шестеро детей, на эти деньги питалась месяц, отец купил модные штиблеты (и сразу отправился в них на свидание, которое откладывал из-за безденежья, а через девять месяцев появился на свет очередной бастард), им даже удалось приобрести мебель: стулья, сервант, трюмо для мамы.