Бурятские сказки

— Довольно! Не время пить чай. Чувствую в своей спине острое и холодное железо. Откуда оно? Бейте тревогу!

Раздался рев трубы. Немедленно в стане пришельцев поднялся шум, крики испуганных людей, ржание лошадей. Костры погасли, и в полной темноте воины сшибали друг друга, садились вместо боевых коней на коров, хватали вместо копий и стрел поленья дров, надевали на головы вместо шапок котлы, в которых всю ночь варили мясо награбленных коров и овец…

Пользуясь суматохой, смелый разведчик-следопыт покинул стоянку чужого войска и явился на северную гору к Мээл-батору. Тот выслушал его рассказ и спросил:

— Твой глаз и рука не знают ошибок? Ты высек искру своим огнивом точно против спинного хребта хвастуна?

— Да, мой глаз и рука ошибок не знают, почтенный батор, — скромно ответил знаменитый охотник-следопыт.

— Довольно! Верю тебе. Моя стрела летела с большой силой и меткостью. Она сделала свое дело. Враг больше не придет.

И двое славных, преисполненных радостью баторов спустились с северной горы в теплую ложбину. Тут они развязали свои походные мешки. Сварили самое лучшее мясо. Выпили самое крепкое и душистое архи. Потом легли спать. Наступило утро. Свежий северный ветер угонял остатки черных туч в ту сторону, откуда пришел со своим войском хвастливый Ээлэн-батор — любитель войн и чужого добра.

— Поднимись на тот холмик и посмотри, что делают наши враги, — сказал верному разведчику Мээл-батор.

Тот поднялся на холмик.

— Вижу, что юрты разобраны, и воины чужой земли уходят туда, откуда пришли. На месте стоянки остались только пепельные круги от костров да большой рыжий верблюд. Он лежит возле того места, где была высокая юрта чужого батора.

— Посмотрим, какого верблюда они бросили там, — усмехнулся Мээл-батор и вместе с разведчиком направился к стоянке врага. И тут оказалось, что лежит в степи не большой рыжий верблюд, а сам умирающий Ээлэн-батор. Он слишком тяжел, а потому воины, в панике спешившие на юг, бросили своего вожака на съедение волкам.

Баторы-враги, никогда до этого не видавшие друг друга, встретились глазами. Ээлэн-батор приподнялся на локтях с земли и глухо сказал:

— Седой батор, я много слышал о тебе. Говорят, что в борьбе с сильнейшими твоя спина никогда не касалась земли. Это твоя стрела, пущенная с вершины северной горы, пронзила мою спину? Ты стар годами, и я подумал, что твои руки и глаза тоже постарели. И в этом я просчитался. Почему ты решил убить меня с дальнего расстояния?

— А почему ты пришел сюда издалека? Ты искал моей смерти, а нашел свою, — ответил Мээл-батор.

— Я человек молодой, мне еще надо бы пожить на золотой земле.

— Если ты хотел жить на золотой земле, так почему не жил на своей земле, а хотел отнять мою землю? Или тебе тесно стало на золотой земле?

— Допустим, ты прав, седой батор. Но ты был неправ, когда пустил свою стрелу ночью, издалека, сквозь кошму моей юрты. Это не по правилам битвы…

Мээл-батор рассмеялся.

— Когда ты напал на нашу землю, ты разве спрашивал нас, нападать тебе или нет? И разве после того мы будем советоваться с тобой, как нам убить тебя?

Ээлэн-батор, не найдя что ответить, закрыл глаза.

— Вынь свою стрелу… — попросил он Мээл-батора.

Седой батор вынул стрелу из спины пришельца, после чего тот испустил дух.

Так славный Мээл-батор одним могучим и метким ударом стрелы, направленной в ночной темноте на высеченную огнивом искорку, освободил землю от нашествия лютого врага.

Так рассказывают об этом старики.

МОЛОДЕЦ ГУУН СЭЭЖЭ, СЫН СТАРИКА ТАРЯАШИ

В далекие прежние времена жил на свете семидесятитрехлетний старик Таряаша со своей женой и маленьким сыном по имени Гуун Сээжэ.

Однажды утром, сидя за завтраком, говорит старик своей жене:

— Сны мои стали нехорошими, видать, жизнь подходит к концу. Надо бы завершить все земные дела, да не успеваю. Когда я был молодым-неженатым, отец послал меня на другой берег моря расставить силки на зайцев. С тех пор я не удосужился их проверить. Пусть это сделает после моей смерти Гуун Сээжэ.

Через малое время старик Таряаша умер. Поплакали мать с сыном, погоревали и стали вдвоем жить.

Когда Гуун Сээжэ подрос, мать смастерила ему лук из красной березы и стрелы из ивовых прутьев. Стал Гуун Сээжэ на охоту ходить, зверя да птицу на пропитание добывать. Так незаметно и возмужал, настоящим молодцем вырос: лицо багровое, как закат перед ветренной погодой; зубы не уступят в крепости железной копалке, — не мальчик, а мужчина; не охотник, а золото. Стрелял он так метко, что летящих с юга птиц не пропускал на север, а северные не могли пролететь на юг.

Однажды за утренним чаем мать вспомнила:

— Еще в молодые годы твой отец Таряаша был послан твоим дедом расставить силки на другом берегу моря. Отец так и сделал, а вот проверить силки не удосужился. Он завещал довершить начатое тебе. Теперь, сынок, твои руки умеют завязывать торока и впотьмах, а ног сами находят стремена. Настала пора исполнить отцовскую волю.

— Ничего не поделаешь, придется ехать, — только и сказал молодец Гуун Сээжэ. Взял он себе в товарищи да в попутчики соседского парня, и тправились они в путь.

Едут — не останавливаясь, скачут — не сдерживая коней. На исходе девятого дня, на гребне десятого перевала настигли они двух всадников. Один из них скачет на буланом коне, в серебряном седле, в дэгэле из черного шелка, подпоясанном нитяным кушаком, в блестящих сапогах из мягкой кожи. А у другого и конь поплоше, и седло попроще, и одежда победнее.

— Я сын богатого торговца Гэлдэра, зовут меня Гэнэн Эрхэ, — говорит всадник на буланом коне.

— Я его товарищ в пути и друг в испытаниях, зовут меня Шумар, — добавляет другой.

— Далеко ли путь держите? — спрашивает Гуун Сээжэ.

— Едем мы по ту сторону моря, к богатому хану Далаю. Хочу жениться на ханской дочери — красавице Дангир Шара, которую берегут от сглаза за семьюдесятью занавесками — отвечает Гэнэн Эрхэ.

— Наш путь тоже лежит на другой берег, — говорит Гуун Сээжэ. — Еще в дни своей молодости мой покойный отец расставил там силки на зайцев и перед своей кончиной завещал мне их проверить.

— Какую глупость ты говоришь! — рассмеялся Гэнэн Эрхэ. — Если и попалась некогда добыча в ваши силки, то теперь от нее даже праха не осталось — давно ветром разнесло.

Тем временем подъехали они к морю и стали решать, как на другой берег переправиться.

— Нужно сначала пустить стрелу по верху, а потом — по низу, и только тогда пускаться в путь, — говорит Гуун Сээжэ.

— Ты не умнее своего покойного отца, — сказал на это Гэнэн Эрхэ. — Какая польза от стрельбы из лука, если пришло время помериться резвостью да выносливостью коней, а не силою больших пальцев! — ударил он коня кнутом и вскачь заехал в море. Первая же волна едва не сбила его, конь с трудом удержался на плаву. Растеряв все, что было в тороках, изрядно потрепанный морской качкой, еле-еле добрался хвастливый Гэнэн Эрхэ до другого берега. Не сладко пришлось и его попутчику.

Сын старика Таряаши, сметливый Гуун Сээжэ, заметил ему вслед:

— В степи важно направление не терять, а на море — конем управлять. Но и в степи, и на море нужно выбирать самый верный путь.

И поехал он вверх по берегу, пустил стрелу по верху — показала она кратчайший путь, пустил стрелу по низу — показала стрела самое мелкое место. Переправился Гуун Сээжэ без лишних хлопот и товарища за собою провел.

Вышли они на берег, видят — Гэнэн Эрхэ с попутчиком Шумаром одежду сушат, о потерянном снаряжении горюют. Переночевали все вчетвером на месте их привала, а на ранней зорьке отправились дальше.

Вот показался вдали многоярусный белый дворец Далай Баян-хана.

— У здешнего хана правый глаз выпученный, а левый — с прищуром, — заметил Гуун Сээжэ.

— Как ты можешь говорить несусветное про человека, даже не увидав его! — возмутился Гэнэн Эрхэ. — Лучше бы ты прикусил свой длинный язык и не позорил моего будущего тестя, — сказав так, хлестнул своего коня и помчался впереди всех во дворец.