Седьмая принцесса (сборник)

— Мы тут колдовские снадобья на ужин готовим? — осведомился Том.

— Нет, — ответил Волшебник. — Мы ужина не готовим вовсе.

— Неужто так и спать — на голодный желудок? — возмутился Том.

— Отчего же? — возразил Волшебник. — Взмахну рукой — и ужин готов!

Тому поставили топчан прямо на кухне.

Во второй пещере он увидел обеденный стол, а ещё тут жила Уна, дочь Волшебника, очень красивая девушка лет шестнадцати. На ней было сотканное из лунного света платье — обычный наряд фей, а поверх его большой клетчатый передник с карманами. Уна сметала со стола крошки пучком птичьих перьев. На пол, однако, падали не хлебные крошки — они превращались на лету в звонкие серебряные монеты. Волшебник укоризненно поглядел на дочку:

— Вечно мне лишнюю работу придумаешь!

— Не могу же я сидеть сложа руки, — ответила Уна.

Тогда Волшебник махнул рукой: вмиг исчезли и крошки, и монетки, а передник Уны развязался сам собой и повис на гвоздике. Однако Уна повязала его снова, вынула из кармана кусочек кожи и принялась яростно тереть стол — до блеска.

— Кого ты привёл, папа? — спросила она, бросив взгляд на Тома Кобла.

Между тем стол под руками Уны защебетал, засвистал нежно, по-соловьиному. Том прямо заслушался, но Уна досадливо сказала столу:

— Ну-ка, прекрати! Немедленно прекрати, слышишь?!

Но стол и не подумал умолкнуть. Поняв, что его не переспоришь, Уна снова обратилась к отцу:

— Так кого же ты привёл?

— Это Том Кобл из Югопута, — ответил Волшебник. — Мы его сегодня украли на семь лет.

— А у Бетси Вэр тоже стоял стол, — вступил в беседу Том. — Одноногий стол, вместо ножки — львиная лапа. Бетси тоже тёрла-тёрла и стёрла крышку дочиста, только ножка осталась. И убежала тогда ножка в рощу, и повстречала льва — совсем безногого. Все его ноги остались в капканах, которые Вильям Дженкс на зайцев ставил. Вот и уселся безногий лев на львиную ногу, а она побежала домой, к Бетси. Теперь старуха обедает на львиной спине, а как поест — лев обернётся и все крошки дочиста языком слижет. Господин Волшебник, а что у вас в дальней комнате?

— Это моя комната, — сказал Волшебник. — И не советую совать туда нос.

За все годы, что Том прослужил у Волшебника, ему не довелось заглянуть в дальнюю комнату даже краешком глаза. Волшебник хранил там ворожбу, чары и колдовство. Иногда он выносил из комнаты книгу в коричневом переплёте и читал её, помешивая кипящие в горшочках зелья. Потом он говорил:

— Том Кобл, дай-ка мне семян папоротника.

— Налей-ка полчашки росы из большой бутыли.

— Взвесь-ка одну унцию прошлогоднего пуха.

— Отмерь-ка полтора ярда шёлковой паутины, да побыстрее.

Том всё расторопно выполнял, а между делом примечал, как колдует его хозяин. И многое понял. Но всегда оставалась какая-то колдовская закавыка, а какая — Тому и невдомёк.

Зато он прекрасно разводил огонь под кастрюлями, и не простой, а разноцветный. Только я вам сейчас его секреты не открою, чтобы пробовать не вздумали. А то кто знает, чем это грозит? Одно дело — сварить на завтрак яйцо на обычном огненном огне, каким горят уголь, дрова или торф. Яйцо яйцом и останется. Но совсем иное дело — варить яйцо на голубом, зелёном или лиловом огне, как научил Тома старый Волшебник. Яйцо может стать золотым или резиновым, а то ещё расправит крылышки и улетит восвояси. Короче, съесть на завтрак яйцо вам вряд ли удастся.

На исходе семилетней службы Том превратился в красивого долговязого подростка четырнадцати лет, а Уна так и осталась прелестной шестнадцатилетней феечкой. О Томе она заботилась рьяно, точно старшая сестра о братишке. И умывала его, и причёсывала, и одежду чинила. Той всегда ходил стираный-глаженый. Частенько после Униных умываний он узнавал себя с трудом, но ему это очень нравилось. То заблестит лицо, точно позолоченное, то вместо носа клюв отрастёт, острый, как у дрозда. Причешет его Уна, а волосы торчком встанут, так и потянутся вверх, как цветы к солнышку. А то ещё и вправду вместо волос зазеленеет травка и зажелтеют лютики. Штопала Уна прекрасно, но залатает дыру на пиджачке — глядь, а пиджачок превратился в синий бархатный камзол с медными пуговицами, или в бронзовую кольчугу, или в простое рубище, как у Дейви, старшего пастуха, который смотрит за стадами Герцога. Какой бы наряд ни сотворила Уна, Том напяливал его беспрекословно, ведь другой одежонки у него не было. Да и Униных чудес хватало ненадолго — попадётся Том на глаза Волшебнику, тот взмахнёт рукой и вернёт Тому прежнее обличье и одежду. А потом, сердито сдвинув брови, скажет Уне:

— Опять ты мне работёнку придумала?

— Папа, должен же кто-то за мальчиком приглядеть!

Но вот истёк семилетний срок. На прощание Волшебник сказал:

— Ты исправно служил мне, Том Кобл. Проси в награду всё, что сможешь унести в кармане.

И Том, не раздумывая, выпалил:

— Хочу вашу коричневую книжку.

Волшебник растерялся.

— Возьми лучше Бездонный Кошелёк!

— Спасибо, не надо.

— Возьми Шапку-Невидимку!

— Спасибо, в другой раз.

— Возьми Сапоги-Скороходы!

Но Том стоял на своём:

— Хочу коричневую книжку!

Понял Волшебник, что опростоволосился. Но делать нечего — отдал Тому волшебную книгу. А напоследок дунул мальчику в левый глаз.

И Том отправился в родной Югопут.

В Югопуте ничегошеньки за это время не изменилось. В такое захолустье перемены приходят раз в сто лет, когда хозяйка трактира «Гирлянда» поменяет пёстрые ситцевые занавески на красные, однотонные, а на тусклой витрине магазинчика вместо леденцов появятся бомбошки с ликёром. Bce было по-прежнему… Но — удивительное дело! — Том шёл по улице и никого не узнавал. Ни одного знакомого лица! Заглянув в магазинчик купить бомбошек, он увидел за прилавком вовсе не тетушку Грин, а совсем другую женщину. Она взвесила конфеты, Том полез в карман за деньгами и обнаружил, что денег-то у него и нет. Он сказал:

— Погодите минуточку, — и принялся листать волшебную книжку. Потом вынул из пакетика конфету, помудрил, Пошептал, и конфета превратилась в монету! Вручив её продавщице, Том получил два пенса сдачи, а вместо Заколдованной конфетки честная женщина подложила в пакетик другую — ведь она продавала товар на вес. Том сунул конфету за щёку и зашагал по тропинке к реке, к дедовой избушке. Тут тоже ничего не изменилось: в траве похаживали куры, зелёное ведро лежало набоку возле прудика. Только вот высокую костлявую старуху, которая развешивала бельё на верёвке, Том, убей Бог, не узнавал.

Он вошёл в ворота и хотел было поискать деда или старшую сестру, но старуха грозно окликнула его:

— Эй, ты куда?!

Том остановился.

— Если тебя из бакалеи прислали, — продолжала старуха, — так давай товар сюда, погляжу, что принёс, а в дом сама отнесу.

— Ничего я не принёс, — сказал Том. — А что вы заказывали?

— Ишь ты, он ещё спрашивает! — возмущённо воскликнула старуха. — Где моя овсянка? Где соль? Где кофе? Куда сахар дел и пудру сахарную? Где, скажи на милость, хозяйственное мыло и свечи? Небось всё растерял по дороге!

— Погодите, — сказал Том Кобл. Усевшись на землю, он раскрыл свою книгу, а потом собрал, что под руку подвернулось — веточки, камешки, сухие листья, — помудрил, пошептал и протянул старухе семь аккуратных свёртков в голубой глянцевой бумаге со звёздами. Старуха опасливо взяла первый:

— Что это?

— Должно быть, сахар, — ответил Том.

Старуха раскрыла свёрток. Там и в самом деле оказался сахар, но не кусочками, а одним большим куском в виде утки. Утка трижды крякнула и отложила сахарное яйцо прямо в старухину ладонь. Недоверчиво покачав головой, старуха раскрыла другой сверток. Там оказались кофейные зерна — вроде совсем обычные, но, почуяв свободу, они превратились в пчелиный рой и жужжа перелетели на сливовое деревце, что росло поодаль. Хмыкнув, старуха взяла соломенную корзину, загнала туда кофейных пчёл и поставила на лавку к другим ульям. Пчёлы тут же перестали жужжать, а заурчали, точно зёрна в кофемолке. В воздухе приятно запахло кофе. Все свертки оказались с чудинкой. Овсянка, например, сверкала, точно золотая пыль, но Том заверил старуху, что варится она не хуже обычной. Хозяйственное мыло было не жёлтым, а разноцветным, будто радуга, и на нём читался стишок — по строчке на каждой цветной полоске. Соль на вкус оказалась сладкой, как сахарная пудра, а сахарная пудра — солёной, точно соль. Ну а из последнего пакета старуха вынула только одну свечку, свечка тянулась и тянулась, и конца ей всё не было. Вытянув ярдов двадцать, старуха уморилась и, уперев руки в боки, взглянула на Тома.