Кубула и Куба Кубикула

— Как же ты пойдёшь, в такую даль? — спросил Кубула. А страшилище в ответ:

— Толстощёкий мой медведик! Когда нас зовут, мы как на крыльях летим. Ты оглянуться не успеешь, мы уж за десять тысяч вёрст. Хо-хо-хо, мы, страшилища, миленький, молодцы! Нам не нужно на четвереньках корячиться, как ты, или плестись на своих на двоих.

Так Барбуха корчил из себя невесть что, твердя, что должен, должен идти. Ну ладно. Кубула попросил передать Лизаньке сердечный привет и наказал страшилищу вести себя в кузнице скромно, не гикать.

КАК В СКАЗКАХ ПОВЕЛОСЬ, Барбуха в мгновение ока был уже перед кузницей.

Место, где доныне стоит Мартинова кузница, называется Грибы-Грибочки. Название это выдумал лет за тысячу до того какой-то шутник; в то время о котором речь идёт, оно было известно каждому молокососу. Страшилище хотело забарабанить в дверь и так завизжать, чтоб до костей пробрало. Слава богу, оно этого не сделало, а то вот бы кузнец разьярился.

«Что за чертовщина! — подумал Барбуха. — Гикать нельзя, стучать нельзя. Что же мне делать? Этак любой пан священник может страшилищем быть».

Ну, поныл ворчун на все лады. Но в конце концов вытянулся в тонкий козий волосок и прополз сквозь какую-то щель в комнату, где Лизанька спала.

Лизанька поздоровалась с ним и говорит:

— Знаешь, Барбуха, хотела я что-нибудь придумать, и вот — готово! Придумала позвать тебя и послать Кубуле письмо, чтоб он не боялся. Я хочу написать, как я его люблю.

— Милая девочка! — ответило страшилище. — Что ему, медведю! Ходит он по свету, со всеми-то ребятами знаком. Я нынче с ним целый день провёл, так он даже ни разу о тебе и не вспомнил.

Огорчилась Лиза. Встала она в постельке и сказала:

— Ты, верно, неправду говоришь. Я ему всё-таки напишу письмецо.

Взяла лист бумаги, разлиновала и принялась за дело:

Милый Кубула!

Когда ты к нам вернёшься? Барбуха меня пугает, да мне не страшно. Нынче к обеду у нас были сладкие пирожки с начинкой. Я спрятала три для тебя. Только от третьего половинку отломила. Они очень вкусные, и я не выдержала. Пришли и ты мне письмецо. Если Барбуха очень тебя донимает, так скажи ему, что наш папа ему задаст. Нынче мы катались на коньках, было очень весело, только я ободрала коленку. Будь здоров и приходи поскорей!

Твоя Лизанька

Кончив писать, взяла она пирожки, письмецо и завязала всё в узелок.

— Не потеряй смотри, — сказала она на прощание. — Ну, ступай к Кубуле. Что с тобой толковать, коли ты медведей обижаешь.

Страшилище решило, что Лизанька невоспитанная, что так ни с кем разговаривать нельзя.

Но так ли, нет ли, а со страшилищами надо быть построже, а то ещё неизвестно, что они могут выкинуть.

БАРБУХА ПОШЁЛ ОБРАТНО из Грибов-Грибочков той же дорогой, по которой утром с медвежатником шёл. Ну, просто мученье! Ножки у него коротенькие и будто пар. Бедняга еле ковылял. Сумка с пирожками висела у него на шее. Она была для него тяжёлая, и ему приходилось поминутно отдыхать. Протащился он так целый час и вдруг — пожалуйста — чувствует, что в воздух поднялся! В ушах зазвенело, и — фррк! — вот он уже в Горшках-Поварёшках. Кубула с Кубой Кубикулой его ждали.

— Хороши товарищи! — сказало страшилище. — Что ж вы так долго оставляли меня в сугробах, а? Или дела были какие неотложные, что про меня забыли?

Пришлось медведю с медвежатником у страшилища извиненья попросить. Тогда оно подобрело и развязало узелок. Содержимое им по вкусу пришлось.

Когда наелись, Кубула прочёл письмо, а прочтя, стал чесать себе затылок.

— Куба, как же мне быть? Ведь я не умею писать! Читать ещё так-сяк, научился, это просто, а вот писать — сущее наказанье. У меня коготки неподходящие.

— Ну, а как насчёт Лизаньки? — спросил Барбуха. — Вспомнил ты о ней или нет?

— Сказать по правде, — ответил медвежонок, — память у меня короткая. До твоего ухода я не вспоминал, но потом целый день в брюшке была тяжесть какая-то.

— Эх-хе-хе, — возразил ему Куба Кубикула. — Ничего то ты, дурачок, не понимаешь! Ведь ты говорил о ней.

— Ура! Ура! — крикнул медведь.

Да так громко крикнул, что разбудил в соседнем доме хозяина пекарни. Тот постучал в стену палкой — думал, теперь тихо будет. Не тут-то было: Кубула запрыгал, зарезвился — ну, не угомонишь! То ли Мартиновы пирожки с ума его свели, то ли медвежий господь бог таким уж сумасшедшим его сделал… В конце концов Куба ремнём его вытянул. А то ни в какую. Чтоб отвязяться, взял Куба Кубикула какой-то обрывок бумаги и принялся вместе с ним писать. Стал водить его лапкой и начали появляться ужасные каракули, в которых ни одному чертячьему учителю нипочём не разобраться. Последний ученичишка в преисподней не развёл бы такой пачкотни. Буква «а» выходила похожей на корзинку, «е» — на рыбку; каждая буква что-нибудь да напоминала, но ни одна не выглядела порядочной буквой и не имела ничего общего с прописью, столь дорогой сердцу пана школьного инспектора. Грамотеи такого нацарапали — ну просто беда. А хотели написать:

Дорогая Лиза, мы в Горшках-Поварёшках у пана бургомистра; нам здесь очень хорошо. Спасибо тебе за пирожки, они пришлись очень кстати. Паны советники хотят, чтобы мы у них остались, но ты не бойся: мы уже ищем где плотник дыру оставил. Всего тебе доброго, Лизанька. До свидания!

Барбуха удивился, что его друзья такую чушь городят.

— Ах ты, мой дурачок! — сказал ему Кубула. — Ты что же, хочешь, чтоб мы Лизу до смерти перепугали? Нас, мол, в арестантскую посадили. Ни за что! Ты пугай, коли тебе нравится, а ни мне, ни Кубе заниматься этим не к лицу.

Он аккуратно сложил записочку и потребовал, чтобы призрак сейчас же снова пустился в путь.

— Не отвиливай, кривая душа, — сказал он страшиле, когда тот заупрямился. — Ступай, ступай, ступай! Мы ведь оказываем тебе великую честь, что посылаем. Это поручение, голубчик, поважней всей твоей ненужной работы — оно даст тебе кучу пирогов.

ЕДВА КУБУЛА ПРОИЗНЁС эти необдуманные слова, страшилище повалилось на спину, и дымное тельце его стало редеть.

— Ах ты неблагодарный, неблагодарный! — сказал он, поводя носом. — Разве ты не знаешь, что я расплывусь и мне конец придёт, как только ты меня бояться перестанешь? Теперь — спасибо сказкам — я виден каждому безобразнику, у которого есть причина меня бояться. А что тогда будет, а? Что, если от меня ни крохи не останется?

Есть на свете одно прескверное правило, из которого нет исключений, — разве что их введёт будущий устроитель нового порядка. Окаянное правило это хорошо нам знакомо: люди сильней всего ссорятся, попавши в беду. Тогда самое подходящее время, тогда как раз в пору пускать в ход «будь ты неладен» и «чтоб тебя разорвало».

Когда сидишь за решёткой, не больно обдумываешь свои слова. Ясное дело, где теснота, там и ссоры, а что же может быть тесней тюрьмы. Слово за слово, Барбуха не стал молчать, и Куба Кубикула тоже в долгу не остался. Поднялась страшная свара — чуть до драки не дошло. Чем дальше ругались, тем меньше оставалось от Барбухи, и в конце концов он уменьшился на добрую четверть. Маленький стал, как козьи и овечьи призраки… Да пока мы вот говорим, он уж не многим больше беличьего привидения.

— Барбуха, страшилка дорогой! — воскликнул Кубула, видя, что друг погибает из-за его неверия и грубости. — Миленький, перестань чахнуть, сделай так, чтоб потолстеть и оставаться с нами, пока наши передряги не кончатся.

Куба Кубикула присоединил свой голос к голосу медведя, и им удалось общими усилиями добиться того, что губительный распад вдруг кончился. Это, наверно, сделала любовь, потому что она сильнее страха. Барбуха был теперь величиной с хорька. Это очень его бесило. Как же так?