Бронзовый щелкунчик: Волшебные сказки

— Наконец-то ты пришел, — стонет егермейстер, — наконец-то из трясины меня вызволишь…

Заколыхалось болото, и высунулась из него рука, черной тиной облепленная. Испугался царь, прочь попятился, хотел было сбежать, да не тутто было! Утопленник его за ногу хвать да к себе, в самую трясину тянет.

Пробудился государь, в холодном поту с постели вскочил, на колени перед иконами пал. Помолился, с именем божьим в устах снова было прилег, а заснуть-то не может. Все мертвый егермейстер ему мерещится, все насмешки Боровика чудятся.

— Ну Боровик! — сердится царь. — И во сне мне покоя не даешь!

Тут он встал и немедля, среди ночи витязя своего лучшего позвал. Велел ему в лес пойти, чтобы вредного старикашку изловить да в тюремный подвал упрятать.

Облачился витязь в латы железные, сел на коня и тотчас в путь. Но только вот что интересно: когда выезжал он из крепости, вдруг почудилось ему, будто бы голоски какие-то тоненькие раздались.

Удивился он, прислушался. "Нет, — думает, — не иначе как померещилось. Не иначе как вьюнок у стены крепостной листочками шелестит". Не знал воин, что вьюнок от беды уберечь его хотел. "Не езжай в лес, — говорил вьюнок, — Боровика не ищи, все одно не поймаешь". Да жаль, не расслышал витязь этих слов.

И поехал он в места далекие, в леса нетронутые, и старика Боровика выследил, на поляне его приметил, когда тот спелыми орехами белок кормил. Выследил, да только вот изловить-то так и не сумел. Увлекся витязь погоней, целый день вслед за ним по глухоманям дремучим, по чащобам да буреломам плутал, а под вечер сам в ловушку, в глубокую волчью яму угодил. Свалился на дно ямы, ударился крепко, бока-то наломал. Сколько раз ни пытался из ямы выбраться, а все напрасно — только синяков да шишек еще больше набил. А старик тут как тут, наверху, по краю ямы прохаживается да все пальчиком воину грозит, все погубить его обещается.

Тут еще напасть: откуда ни возьмись змеи огромные приползли, вокруг ямы так и кишат, шипят, зубы свои ядовитые скалят.

Пригорюнился молодец, сидит, смерти дожидается. Благо старик его ни с того ни с сего пожалел, змей отогнал, потом веревку крепкую в яму спустил, а сам неведомо куда сгинул.

Выбрался воин из ловушки, с пустыми руками обратно в крепость пошел. Воротился к царю, все как есть доложил, повинился в том, что приказ не выполнил. А тот его выслушал да тут же прочь и выгнал. Да с досады кулаком по столу хрястнул.

Сидит государь сам не свой, никак успокоиться не может, все обидой своей мучается, все об одном и том же думает, как бы старцу отомстить. И вдруг вспомнилось ему то, о чем не раз жители дальних деревень сказывали. А сказывали они, будто бы в дремучем лесу, неподалеку от заброшенного кладбища, колдун объявился, да к тому же с двумя взрослыми сыновьями, и что этот самый колдун для силы нечистой людей будто бы похищает.

"Вот кто Боровика погубить сумеет", — смекнул царь и тут же снова витязя позвал. Воротился витязь к повелителю своему, а тот и говорит:

— Хоть и виноват ты передо мной, Боровика изловить не сумел, но вину свою искупишь, коли в далеких лесах колдуна да обоих его сыновей отыщешь, коли всех троих сюда, в крепость, в железах приведешь.

Воин тотчас на коня, к кладбищу заброшенному поспешил. Пять дней и ночей без отдыха скакал, до далеких деревенек добрался, народец местный расспросил и узнал, что начали люди здесь пропадать с той поры, как появился в окрестных лесах хромоногий колдун. Как-то раз видели его с двумя сыновьями в еловом бору, недалеко от холма, на вершине которого и было старое кладбище.

Дождался витязь ночи, коня в деревне оставил, сам в лес направился. Не спешит, через буреломы да завалы осторожно, бесшумно пробирается. Вышел к ручью, что между камней у опушки векового бора поблескивает, и вдруг послышались ему возгласы веселые, смех молодецкий да звон мечей.

Замер воин, дыхание затаил, прислушался. Нет, все спокойно вокруг: молчит залитая лунным светом опушка, бесшумно вьет свои струи ручей, и лишь трава нет-нет да мягким шелестом нарушит ночную тишину, лишь комар над ухом прозвенит.

Но вот опять откуда-то издалека голоса донеслись, и снова булат зазвучал. Выждал воин немного, огляделся вокруг да прямо на звуки и пошел.

Крадется, каждый шаг вымеряет.

И вот подобрался он к оврагу, со всех сторон ельником заросшему. Возле оврага большой шалаш, у шалаша костер тлеет, а возле костра два молодых мужика с мечами забавляются. Оба высокие, статные, с криками веселыми, с прибаутками друг на друга что петухи наскакивают, бой потешный устроили. Вдруг один из них меч в землю вонзил и говорит:

— Что-то задержался отец у хозяина. Может, сходим на кладбище?

— Идти-то недалеко, — отвечает другой, — всего-то на холм подняться. Да только надо ли хозяина попусту тревожить?

Тут они опять за мечи взялись, забаву свою с новой силой продолжили, а витязь оглядел холм, что рядок с оврагом возвышался, да, не мешкая, на вершину его поспешил.

Вот и кладбище. Всюду среди деревьев кресты покосившиеся да камни надгробные, мхами, лишайниками поросшие. Сквозь кроны деревьев тусклый лунный свет пробивается, и во всем этом кладбищенском полумраке такая тишина стоит, что волей-неволей холодок по спине пробирает — вот уж, действительно, мертвая тишина…

Вдруг из-за зарослей крапивы хруст какой-то раздался. Прокрался воин через крапиву — глядь, а возле старой могильной ограды гадкое, мохнатое чудище сидит. Рядом невысокий старец седовласый стоит — не иначе как колдун.

Тут чудище откуда-то из-под земли не то ларчик, не то сундучок извлекло и старцу говорит:

— Отправляйся за добычей, Агап, да поторапливайся. Вот тебе и задаток за труды: перстень с яхонтом да сережка золотая.

Старец, которого чудище Агапом назвало, награду смиренно принял, перстень при лунном свете разглядел, за пазуху его засунул, глаза-то поднял да витязя в крапиве ненароком приметил. Тот-то испугался, прочь попятился. А чудище, воина увидев, тотчас с земли вскочило, с ревом звериным на него прыгнуло. Но боец-удалец не промах, меч из ножен выхватил да лапищу когтистую ему отсек, с ног сбил, а сам за стариком Агапом в погоню.

Недолго гнался, колдуна настиг, рот ему рукавицей заткнул, связал крепко да обратно поволок. Притащил на то самое место, где впервые его увидал, на землю бросил, стал чудище мохнатое разыскивать. Вот и ограда проржавевшая, вот и кости обглоданные, вот и лапища когтистая отрубленная, а чудища-то… нет, и ларчик неведомо куда пропал, как сквозь землю провалился. Облазил воин все кладбище, все вокруг обшарил, да так ничего и не нашел.

Вернулся он во дворец, все как есть царю доложил, колдуна Агапа в острог сдал да снова в путь, теперь уже за сыновьями его. Скачет себе дорожкой извилистой меж сопок и горок, меж лугов и лесов. Вот уже и до оврага недалеко, всегото версту-другую ехать осталось, и свернул молодец в заросли орешника, чтобы к жилью колдовскому незаметно подобраться.

Вдруг откуда-то издалека перезвон непонятный донесся, позвякивание какое-то странное. То ли колокольчики звенят-заливаются, то ли сбруя серебряная побренькивает, то ли еще что — толком не разберешь. А звон-то все громче и громче, все ближе и ближе, и вот вылетел из-за деревьев мешок здоровенный, да мешок-то невиданный, из блестящих, тоненьких колечек железных сплетенный.

Кружит мешок над орешником, словно хищная птица добычу высматривает, и вдруг зев свой страшный разинул, камнем к земле устремился, на витязя с высоты обрушился. Тот было за меч, да попусту — и сообразить толком не успел, как уже в плену оказался.

Лежит он, железом опутанный, чуть не до смерти задушенный, стиснутый так, что ни шевельнуться, ни вздохнуть, ни слова сказать. Тут изза деревьев сыновья колдуна вышли, воина полуживого из мешка вытащили да веревками скрутили. Мешок в ларчик медный упрятали, ларчик чудовищу на кладбище отнесли, а молодца к шалашу своему отволокли да к столба крепко на крепко привязали.